Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Ага, – проронил Равич. – Действительно, зачем?

– Тогда давай я просто позвоню. Мигом тебе кого-нибудь устрою. Даром, что ли, я ночной портье?

– Брось, сиди, никуда не бегай. Все отлично. Давай пить и любоваться этими розами. Кстати, лица убитых после пулеметной атаки с воздуха белеют ночью ничуть не хуже. Случалось однажды видеть. В Испании. Небо – чисто фашистское изобретение, как сказал тогда рабочий-металлист Пабло Нонас. У него к тому моменту оставалась уже только одна нога. И он страшно на меня обижался, что вторую, ампутированную, я ему не заспиртовал. Говорил, дескать, его уже на четверть похоронили. Откуда ему было знать, что ногу эту злосчастную собаки утащили и сгрызли.

В перевязочную заглянул Вебер. Поманил к себе Равича. Они вышли в коридор.

– Там Дюран на телефоне. Просит вас как можно скорее приехать. Говорит, особо сложный случай и какие-то непредвиденные обстоятельства.

Равич глянул на Вебера.

– Это значит, он запорол операцию и хочет повесить на меня ответственность, так, что ли?

– Не думаю. Слишком взволнован. Похоже, и вправду не знает, что делать.

Равич покачал головой. Вебер ждал.

– Откуда ему вообще известно, что я вернулся? – спросил Равич.

Вебер пожал плечами:

– Понятия не имею. Может, кто-то из медсестер сказал.

– Почему он не позвонит Бино? Бино прекрасный хирург.

– Я ему то же самое предложил. Но он говорит, это особо сложный случай. И как раз по вашему профилю.

– Чушь. В Париже по любому профилю хороших врачей сколько угодно. Почему он Мартелю не позвонит? Это вообще один из лучших хирургов мира!

– А вы сами не догадываетесь?

– Догадываюсь. Не хочет перед коллегами позориться. А нелегальный хирург-беженец – совсем другое дело. Будет держать язык за зубами.

Вебер все еще на него смотрел.

– Случай экстренный. Так вы поедете?

Равич уже развязывал тесемки своего халата.

– Конечно, – в ярости буркнул он. – А что мне еще делать? Но только если вы поедете со мной.

– Хорошо. Тогда я вас и отвезу.

Они спустились по лестнице. Лимузин Вебера горделиво поблескивал на солнце перед входом в клинику.

– Работать буду только в вашем присутствии, – предупредил Равич. – Кто знает, какую подлость этот голубчик мне подстроит.

– По-моему, ему сейчас совсем не до того.

Машина тронулась.

– Я и не такое видывал, – буркнул Равич. – В Берлине знавал я одного молодого ассистента, у него были все задатки, чтобы стать хорошим хирургом. Так его профессор, оперируя в пьяном виде, напортачил и, ничего ему не сказав, предложил продолжить операцию. Бедняга ничего не заметил, а через полчаса профессор поднял скандал – дескать, этот юнец все запорол. Пациент умер на операционном столе, ассистент – днем позже, самоубийство. А профессор продолжил дальше пить и оперировать как ни в чем не бывало.

На проспекте Морсо им пришлось остановиться: по улице Галилея тянулась колонна грузовиков. Солнце палило нещадно. Вебер нажал кнопку на панели приборов. Верх лимузина с жужжанием сложился в гармошку. Вебер кинул на Равича гордый взгляд.

– Недавно по заказу установили. Электропривод. Шикарно! Техническая мысль творит чудеса, верно?

Их обдало спасительным ветерком. Равич кивнул:

– Да уж, не говорите. Последние ее достижения – магнитные мины и торпеды. Как раз вчера где-то прочел. Такая торпеда, если промахивается, сама разворачивается и снова наводит себя на цель. Воистину нет предела человеческой изобретательности.

Вебер повернул к Равичу свою разопревшую, добродушную физиономию.

– Далась вам эта война, Равич! До войны сейчас дальше, чем до луны. И вся болтовня на эту тему – не более чем политический шантаж, вы уж поверьте!

Кожа как голубой перламутр. Цвет лица – пепельный. А под ним, в ослепительном свете операционных ламп, копна рыжевато-золотистых волос. Они пылают вокруг пепельного лица столь ярким пламенем, что это кажется почти непристойностью. Кричащее буйство жизни вокруг мертвенной маски – словно из тела жизнь уже ушла и осталась только в волосах.

Молодая женщина на операционном столе была очень красива. Высокая, стройная, с лицом, безупречные черты которого не смогло исказить даже тяжелое беспамятство, она была создана для любви и роскоши.

Кровотечение не профузное, слабое. Пожалуй, даже подозрительно слабое.

– Матку вскрывали? – спросил Равич у Дюрана.

– Да.

– И что?

Дюран не отвечал. Равич поднял глаза. Дюран смотрел на него молча.