Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Деньги, – вздохнул Равич. – Деньги развивают в человеке изобретательность.

Вебер рассмеялся.

– Надо уведомить полицию. Дальнейшее уже забота властей. Включая похороны.

Равич бросил прощальный взгляд на бедолагу без родни и без желудка. Он лежал, уже бездыханный, но лицо его за последний час переменилось сильнее, чем за все тридцать пять лет жизни. Сквозь судорожную натугу последнего вздоха теперь медленно и непреклонно проступал строгий лик смерти. Все случайное таяло и отпадало, последние следы мучительного умирания сходили на нет, и вместо мелких, заурядных, искаженных страданием черт – отрешенная, безмолвная, вступала в свои права маска вечности. Еще через час только она и останется.

Равич вышел. В коридоре он встретил ночную сестру. Та только что пришла.

– Пациент из двенадцатой умер, – сообщил он ей. – Полчаса назад скончался. Вам сегодня не нужно возле него дежурить. – И, увидев ее лицо, спросил: – Он вам что-то оставил?

Она на миг смешалась.

– Нет. Он был совсем как чужой. А в последние дни вообще почти не разговаривал.

– Да уж, ему было не до разговоров.

В глазах медсестры появилось знакомое рачительно-хозяйственное выражение.

– У него был замечательный туалетный набор. Все из серебра. Для мужчины, пожалуй, даже слишком изящный. Скорее дамская вещица.

– Вы ему об этом говорили?

– Как-то раз, по случаю. В прошлый вторник ночью. Он вроде как поспокойнее был. Но он сказал, мол, серебро и мужчине прекрасно подходит. А щетки вообще замечательные. Таких давно уже не делают. А больше ничего и не сказал.

– Серебро теперь казне отойдет. У него родственников не осталось.

Сестра понятливо кивнула.

– Жаль! Почернеет ведь. А щетки, если не новые и ими не пользоваться, портятся быстро. Их бы сперва вымыть как следует.

– Да, жаль, – заметил Равич. – Уж лучше бы все это досталось вам. Хоть кому-то была бы радость.

Сестра благодарно улыбнулась.

– Не страшно. Я и не ждала ничего. Умирающие вообще редко дарят. Выздоравливающие – другое дело. А умирающим не верится, что они умрут. Вот они и не дарят ничего. А некоторые просто по злобе жадничают. Вы, господин доктор, даже представить себе не можете, насколько ужасно некоторые умирающие себя ведут. И что они тебе успевают наговорить перед смертью.

Ее круглое, ясное, краснощекое личико излучало доверчивое простодушие. Над вещами, которые не укладываются в ее бесхитростную картину мира, она предпочитала особо не задумываться. Умирающие – это для нее все равно что дети, либо непослушные, либо просто беспомощные. Надо за ними присматривать, пока не помрут, тогда на их место поступят другие пациенты; одни выздоравливают и даже что-то дарят, другие не дарят ничего, ну а кому-то суждено умереть. Такова жизнь. И нечего тут особо переживать. Куда важнее, будут ли в этом году на распродаже в «Бонмарше» скидки до двадцати пяти процентов? Или, к примеру, женится ли ее кузен Жан на Анне Кутюрье?

Оно и впрямь важнее, подумал Равич. Малый круг, узкий мирок, защищающий тебя от грандиозного хаоса. Если бы не это – до чего бы мы докатились?

Он сидел за столиком перед кафе «Триумф». Ночь была облачная, белесая. Стояла теплынь, и где-то по краям неба бесшумно вспыхивали зарницы. А мимо, не замирая ни на миг, текла по тротуарам ночная жизнь. Женщина в синей атласной шляпке подсела к нему за столик.

– Вермутом не угостишь? – спросила она.

– Угощу. Только не приставай. Я жду кое-кого.

– Можем подождать и вместе.

– Лучше не надо. Ко мне сейчас придет дзюдоистка из Дворца спорта.

Женщина улыбнулась. Она была настолько сильно накрашена, что улыбку можно было различить только по движению губ, лицо же оставалось белой неподвижной маской.

– Пошли ко мне, – предложила она. – У меня квартирка миленькая. И я все умею.

Покачав головой, Равич положил на стол пятифранковую бумажку.

– На вот. И на этом все. Будь здорова.

Женщина бумажку взяла, деловито сложила и сунула за подвязку чулка.

– Хандра? – поинтересовалась она.

– Нет.

– Я от хандры мигом избавлю. И подружка имеется. Молоденькая, – добавила она после паузы. – Грудки острые, что твоя Эйфелева башня.

– В другой раз.

– Ну, как знаешь. – Женщина встала и отсела за один из соседних столиков. Оттуда она еще пару раз на него глянула, потом купила себе спортивную газету и углубилась в изучение результатов матчей.

Равич смотрел на пестрый людской поток, тянувшийся мимо без начала и конца. Оркестр в зале играл венские вальсы. Молнии полыхали все ярче. Ватага молоденьких гомосексуалистов, кокетливо и призывно галдя, устраивалась за соседним столиком, словно стайка попугаев. Парни были выряжены по последней моде: при бакенбардах и в сильно приталенных пиджаках с подчеркнутыми набивными плечами.