Эрих Ремарк - Триумфальная арка [litres]

– Похоже. Но скоро все это переменится. На всех будет один цвет – красный.

– Красный?

– Да, красный – алый цвет крови.

Кэте Хэгстрем глянула вниз, во двор. Теплый предзакатный свет сочился на брусчатку сквозь зелень каштанов.

– Все равно не верится, – сказала она. – Две войны за двадцать лет – не многовато ли? Мы еще от предыдущей толком не оправились.

– Это победители. Но не побежденные. Победы расслабляют.

– Да, может быть. – Теперь она глянула на него. – Похоже, времени немного осталось?

– Боюсь, не слишком.

– Как вы считаете: на мой век хватит?

– А почему нет? – Равич вскинул голову. Она встретила его взгляд. – Вы у Фиолы были? – спросил он.

– Да, пару раз. Он один из немногих, кто не заразился этой черной чумой.

Равич молчал. Он ждал продолжения.

Кэте взяла со стола нитку жемчуга и небрежно пропустила сквозь пальцы. В ее изящных, фарфоровых руках дорогие бусы казались четками.

– Я иной раз сама себе кажусь Вечным Жидом, – проговорила она. – Вечно в поисках покоя. Только, боюсь, время выбрала неудачное. Покоя нет нигде. Разве что здесь чуть-чуть, и то остатки.

Равич смотрел на жемчужины. Серые, бесформенные моллюски вырастили их в себе, потому что некое инородное тело, песчинка какая-нибудь, проникло в створки их раковин. Случайная помеха, раздражение клеток породило вот эту дивную, мягко мерцающую красоту. Не худо бы запомнить, подумалось ему.

– Вы же вроде в Америку хотели уехать, Кэте, – сказал он. – Сейчас всякому, кто может покинуть Европу, стоит это сделать. Других выходов уже не видно.

– Вы хотите меня отослать? С глаз долой?

– Да нет же. Но разве сами вы в последний раз не говорили, что хотите уладить здесь все дела и уехать в Америку?

– Говорила. Хотела. Но теперь больше не хочу. Пока нет. Хочу еще побыть здесь.

– В Париже летом жара и вообще противно.

Она отложила бусы обратно.

– Если только это не твое последнее лето.

– Последнее?

– Да. Последнее. Перед отъездом.

Равич промолчал. Что ей известно? Что сказал ей Фиола?

– Как поживает «Шехерезада»? – спросила Кэте.

– Давно там не был. Морозов говорит, каждый вечер битком. Как и в любом другом ночном клубе.

– Даже сейчас, летом?

– Да, летом, когда обычно все заведения вообще закрывались. Вас это удивляет?

– Нет. Каждый спешит ухватить свое, пока все не рухнуло окончательно.

– Именно, – согласился Равич.

– Сходите как-нибудь со мной туда?

– Конечно, Кэте. Как только пожелаете. Я думал, вам там надоело.

– Я тоже так думала. А теперь думаю по-другому. Тоже хочу ухватить все, что еще успею.

Он снова поднял на нее глаза.

– Хорошо, Кэте, – сказал он немного погодя. – Как только пожелаете.

Он встал. Она проводила его до двери. Прислонилась к косяку, тоненькая, хрупкая, какая-то вся почти прозрачная, с шелковисто-пергаментной кожей, которую, казалось, тронь – и она зашуршит. Глаза, очень ясные, стали как будто больше, чем прежде. Она подала ему руку. Ладонь была сухая и горячая.

– Почему вы не сказали мне, что с мной? – легко, как бы между прочим, словно о погоде, спросила она.

Он посмотрел ей прямо в глаза и ничего не ответил.

– Я бы выдержала, – сказала она, и легкая ироничная улыбка, впрочем, без тени укора, скользнула по ее лицу. – Прощайте, Равич.

Человек без желудка умер. Трое суток он стонал, мучался, и даже морфий ему уже почти не помогал. Равич и Вебер знали, что он умрет. Они вполне могли бы избавить его от этих трехдневных мучений. Но не избавили, ибо религия, проповедующая любовь к ближнему, возбраняет сокращать страдания человеческие. И ее в этом строжайше поддерживает закон.

– Родственникам телеграфировали? – спросил Равич.

– У него нет родственников.

– Но друзья, знакомые?

– Никого нет.

– Вообще никого?

– Никого. Приходила консьержка из его подъезда. Он даже писем не получал – только рекламу и медицинские проспекты о вреде алкоголизма, туберкулеза, венерических болезней и тому подобное. Его ни разу никто не навестил. За операцию и месяц пребывания в клинике заплатил вперед. Ну да, переплатил за две недели. Консьержка утверждала, будто он обещал оставить ей все, что имеет, потому что она якобы о нем заботилась. И на этом основании всерьез рассчитывала получить обратно деньги за две недели. Послушать ее, так она была ему как мать родная. Поглядели бы вы на эту мамашу. Уверяла, будто кучу своих денег на него потратила. Якобы даже платила за него за квартиру. Я ей на это сказал: если он здесь все оплатил заранее, не вижу причин, почему он и с квартирой должен был поступить иначе. А вообще лучше ей с этим обратиться в полицию. Тут она меня прокляла.