Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

«Мне плохо», – сказал я и медленно выпрямился.

«Слабак!»

Я разорвал нитку на обшлаге брюк. При втором торможении сумел достать бритву, при третьем, когда ударился головой о ветровое стекло, в потемках обхватил ее ладонью.

Шварц поднял взгляд. Мелкий пот выступил у него на лбу.

– Он никогда бы меня не отпустил, – сказал он. – Вы тоже так думаете?

– Конечно, не отпустил бы.

– На повороте я как можно громче крикнул: «Осторожно! Слева!»

Неожиданный крик сделал свое дело, Георг и подумать ничего не успел. Голова его автоматически повернулась налево, он затормозил и крепче обхватил руль. Я бросился на него. Лезвие, вставленное в пробку, было невелико, но я сбоку попал ему в шею, а потом резанул по горлу. Он выпустил руль, схватился за горло. Потом рухнул влево, на дверцу, и плечом нажал на ручку, повернув ее. Машина пошла юзом и врезалась в кусты. Дверца распахнулась, Георг выпал наружу. Он заливался кровью и хрипел.

Я выбрался за ним следом, прислушался. Меня окружала звенящая тишина, в которой оглушительно ревел мотор. Я вырубил его, и теперь тишина обернулась шелестящим ветром. Это шумела кровь в моих ушах. Я взглянул на Георга, поискал лезвие. Оно поблескивало на подножке автомобиля. Я поднял его, подождал. Как знать, вдруг Георг вскочит; потом я увидел, что он несколько раз шевельнул ногами и затих. Я отбросил лезвие, потом опять поднял и воткнул в землю. Выключил фары, прислушался. Тишина. Что делать дальше, я не придумал, но теперь надо было действовать, и быстро. Чем позже меня обнаружат, тем лучше, каждый час на счету.

Я раздел Георга, собрал его одежду в узел. Потом оттащил тело в кусты. Потребуется время, чтобы найти его, плюс еще некоторое время, чтобы выяснить, кто он. Может, мне повезет и его запишут просто как убитого неизвестного. На пробу я включил мотор. Машина оказалась исправна. Я вывел ее на дорогу. Меня вырвало. В машине я нашел карманный фонарь. Сиденье и дверца были в крови. Но то и другое кожаные, легко отмыть. Вместо тряпки я использовал Георгову рубашку, намочив ее в канаве. Вымыл и подножку. Снова и снова освещал машину и тер, пока не отчистил. Потом умылся и сел за руль. Так противно было сидеть на месте Георга, меня не оставляло ощущение, что он вот-вот прыгнет из темноты мне на спину. Я тронулся с места.

Машину я оставил поодаль от дома, в боковом переулке. Шел дождь. Я шагал по улице и глубоко дышал. Мало-помалу я почувствовал, что все тело болит. Задержался у рыбного магазина, где сбоку в витрине было зеркало. В темном серебре неосвещенного стекла мало что разглядишь, но, насколько я мог увидеть, лицо у меня было в крови и распухло. Я глубоко вдохнул влажный воздух. Уму непостижимо, что еще после обеда я находился здесь, так долго тянулось с тех пор время.

Я умудрился незамеченным прошмыгнуть мимо консьержки. Она уже спала, только что-то пробормотала. Мое позднее появление не представляло для нее ничего особенного. Я быстро поднялся по лестнице.

Хелен в комнате не было. Я смотрел на кровать и на шкаф. Канарейка, разбуженная светом, запела. У окна возникла кошка, сверкающими глазами уставилась внутрь, словно неприкаянная душа. Некоторое время я ждал. Потом прокрался к двери Лахмана, тихонько постучал.

Он сразу же проснулся. Сон у беженцев воробьиный. «Вы…» – начал он и, взглянув на меня, осекся.

«Вы что-нибудь говорили моей жене?» – спросил я.

Он покачал головой: «Ее не было дома. И час назад все еще не было».

«Слава богу».

Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

«Слава богу, – повторил я. – Тогда ее, вероятно, не арестовали. Она просто куда-то ушла».

«Просто ушла, – повторил Лахман. Потом спросил: – Что с вами случилось?»

«Меня допрашивали. Я сбежал»

«Полиция?»

«Гестапо. Но все позади. Спите дальше».

«Гестапо знает, где вы?»

«Я бы тогда не пришел. Утром, затемно, я уйду».

«Секунду! – Лахман достал несколько образков и четок. – Вот возьмите. Иногда они творят чудеса. Хирша с ними переправили через границу. В Пиренеях народ очень набожный. Эти вещицы благословил сам папа».

«Правда?»

Он улыбнулся чудесной улыбкой. «Если они нас спасают, стало быть, их сам Господь благословляет. До свидания, Шварц».

Я вернулся в комнату, стал собирать наши вещи. Чувствовал я себя совершенно опустошенным, но натянутым, как барабан, в котором ничего нет. В ящике Хелен я нашел пачечку писем. Их прислали в Марсель до востребования. Не задумываясь, я сунул их в ее чемодан. Нашел и вечернее парижское платье, положил туда же. Потом присел возле умывальника, опустил руку в воду. Обожженные ногти болели. Мне и дышать было больно. Я смотрел на мокрые крыши и не думал ни о чем.