Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

Вернулся к лагерю. Часовым я объяснил, что мне надо проверить электропроводку. По-французски я говорил вполне хорошо, поэтому меня впустили, особо не расспрашивая. Ну кто добровольно сунется в лагерь для интернированных?

Я осторожно обходил лагерные улицы. Женщины жили вроде как в больших коробках, отделенных друг от друга занавесками. В каждом бараке – верхний и нижний этаж. Посередине проход, по обе стороны занавески. Многие были отдернуты, и можно было видеть, как обустроены отсеки. В большинстве – лишь самое необходимое, но в иных благодаря скатерке, нескольким открыткам, какой-нибудь фотографии сквозила персональная нотка, пусть и до крайности скудная. Я шел по сумрачным баракам, а женщины бросали работу, смотрели на меня. «Весточки?» – спросила одна.

«Да. Для некой Хелен. Хелен Бауман».

Женщина задумалась. Подошла еще одна. «Это не та нацистская шлюха, что работает в столовой? – спросила она. – Ну, которая с врачом путается?»

«Она не нацистка», – сказал я.

«Та, из столовой, тоже не нацистка, – сказала первая. – По-моему, ее зовут Хелен».

«Здесь есть нацисты?» – спросил я.

«Конечно. Тут все вперемешку. Где теперь немцы?»

«Я их не видел».

«Говорят, приедет военная комиссия. Вы что-нибудь слышали?»

«Нет».

«Она приедет, чтобы освободить из лагерей нацистов. Но, говорят, явится и гестапо. Про это вы слышали?»

«Нет».

«Немцы, по слухам, не интересуются неоккупированной зоной».

«То-то с них станется».

«Вы ничего про это не слыхали?»

«Слухи, и только».

«А от кого весточка для Хелен Бауман?»

Я помедлил. «От ее мужа. Он на свободе».

Вторая женщина рассмеялась. «Вот он удивится, муженек-то!»

«А можно зайти в столовую?» – спросил я.

«Почему бы и нет? Вы не француз?»

«Эльзасец».

«Боитесь? – спросила вторая женщина. – Почему? Вам есть что скрывать?»

«А нынче еще есть такие, кому нечего скрывать?»

«Можете спокойно повторить», – сказала первая. Вторая молчала. Пристально смотрела на меня, будто я шпион. Вокруг нее облаком стоял запах ландышевых духов.

«Спасибо, – сказал я. – Где столовая?»

Первая женщина описала мне дорогу. Я прошел через сумрак барака, словно сквозь строй. По обе стороны виднелись лица и испытующие взгляды. Я чувствовал себя так, будто угодил в государство амазонок. Потом вновь очутился на улице, на солнце, среди усталого запаха плена, который окутывает любой лагерь, словно серая глазурь.

Я шел как слепой. Никогда я не думал о верности Хелен или неверности. Слишком это было второстепенно, слишком незначительно… слишком много всего случилось, и так важно было просто остаться в живых, что все прочее как бы не существовало. Даже если б в Ле-Верне я терзался этим вопросом, он все равно оставался бы абстрактным, мыслью, представлением, выдуманным мной самим, стертым и возникшим опять.

Однако сейчас я находился в окружении ее товарок. Вчера вечером видел их у забора и сейчас видел вновь, голодных женщин, которые много месяцев провели в одиночестве и, несмотря на плен, были женщинами и именно поэтому ощущали все куда острее. Что еще им оставалось?

Я пошел к бараку столовой. Там среди других, что покупали продукты, стояла бледная рыжеволосая женщина. «Что вам нужно?» – спросила она. Я закрыл глаза и сделал знак головой. Потом шагнул в сторону. Она быстро обвела взглядом покупательниц, шепнула: «Через пять минут. Хорошие или плохие?»

Я понял, что она имеет в виду известия – хорошие они или плохие. Пожал плечами. Потом сказал: «Хорошие», – и вышел.

Немного погодя женщина появилась на пороге, махнула мне рукой. «Надо соблюдать осторожность, – сказала она. – Для кого у вас известия?»

«Для Хелен Бауман. Она здесь?»

«Почему?»

Я молчал. Видел веснушки у нее на носу и беспокойные глаза. «Она работает в столовой?» – спросил я.

«Что вам нужно? – в свою очередь, спросила она. – Сведения? Монтер? Для кого?»

«Для ее мужа».

«Последний раз, – с горечью сказала рыжеволосая, – вот так же спрашивали про другую женщину. Через три дня ее забрали. Мы договорились, что она сообщит, если все будет хорошо. Никакой весточки мы не получили, липовый вы монтер!»

«Я ее муж», – сказал я.

«А я – Грета Гарбо», – сказала женщина.

«Зачем мне иначе спрашивать?»

«О Хелен Бауман, – сказала женщина, – часто расспрашивали. Весьма странные люди. Хотите правду? Хелен Бауман умерла. Две недели назад. Умерла и похоронена. Вот вам правда. Я думала, у вас вести с воли».