Эрих Ремарк - Ночь в Лиссабоне [litres]

Шум подъехавшего автомобиля разбудил меня. В свете уличного фонаря я увидел, как Хелен вышла из машины и исчезла в парадном. Я прошел через темную безжизненную квартиру, услышал, как в замке повернулся ключ. Она быстро вошла, сказала: «Можно ехать. Тебе обязательно надо в Мюнстер?»

«Я оставил там чемодан. И зарегистрировался под именем Шварца. Куда мне еще ехать?»

«Оплати гостиницу и пойди в другую».

«Где?»

«Действительно, где? – Хелен задумалась, потом наконец сказала: – В Мюнстере. Ты прав. Где же еще? Это ближе всего».

Кой-какие вещи, которые могли пригодиться, я заранее сложил в чемодан. Мы решили, что в машину я сяду не возле дома, а подальше, на Гитлер-плац. Чемодан привезет Хелен.

Никем не замеченный, я выбрался на улицу. Теплый ветерок дул в лицо. Листва деревьев шелестела во мраке. Хелен подобрала меня на площади. «Залезай, – шепнула она. – Быстрее!»

Машина была кабриолетом, верх Хелен опустила. Лицо ее освещал отблеск приборной доски. Глаза блестели. «Мне надо ехать осторожно, – сказала она. – Авария и полиция – нам только этого недоставало!»

Я не ответил. В эмиграции о подобных вещах не говорили, чтоб не накликать беду. Хелен рассмеялась и поехала вдоль валов. Она кипела прямо-таки лихорадочной энергией, словно все это – приключение; уворачиваясь от других автомобилей или обгоняя их, она говорила сама с собой и с машиной. Когда поблизости от регулировщика приходилось тормозить, бормотала какие-то заклинания, а когда ее останавливал красный свет, торопила светофор: «Ну! Давай! Включай зеленый!»

Я не знал, как ее понимать. Для меня это был наш последний час. Я и не догадывался, на что она успела решиться.

Город остался позади, и Хелен немного успокоилась.

«Когда ты собираешься уехать из Мюнстера?» – спросила она.

Я не знал, потому что никакой цели у меня не было. Знал только, что задерживаться надолго уже нельзя. Судьба дает человеку лишь известную иллюзию свободы, потом остерегает и наносит удар. Порой чуешь, когда приходит срок. Я почуял. И сказал: «Завтра».

Она помолчала. Потом спросила: «И каким образом?»

Об этом я думал, пока сидел один в темной гостиной. Попытка сесть на поезд и просто предъявить на границе паспорт казалась мне слишком рискованной. У меня могут потребовать другие документы, разрешение на выезд, квитанцию об уплате налога на проживание вне рейха, отметку в паспорте, а я ничего такого не имел. «Так же, как приехал, – ответил я. – Через Австрию. И через Рейн в Швейцарию. Ночью. – Я повернулся к Хелен. – Давай не будем говорить об этом. Или как можно меньше».

Она кивнула. «Я захватила деньги. Они тебе пригодятся. Когда тайком пойдешь через границу, сможешь взять с собой. В Швейцарии их можно обменять?»

«Да. Но разве тебе самой они не нужны?»

«Я их взять с собой не могу. Из-за пограничного контроля. Нам разрешается иметь при себе лишь несколько марок».

Я воззрился на нее. О чем она? Не иначе как оговорилась. «Сколько там?» – спросил я.

Хелен быстро взглянула на меня. «Не так мало, как ты думаешь. Я давно их откладывала. Они вон там, в сумке».

Она показала на маленькую кожаную сумку. «Большей частью сотенные купюры. И пачечка двадцаток, для Германии, чтобы тебе не менять крупную купюру. Ты их не считай. Просто возьми. Это же твои деньги».

«Разве партия не конфисковала мой счет?»

«Да, но не сразу. Я успела снять эти деньги. Кое-кто в банке мне помог. Я хотела сохранить их и при случае переслать тебе, но не знала, где ты».

«Я не писал тебе, потому что думал, за тобой следят. Не хотел, чтобы и тебя отправили в лагерь».

«Не только поэтому», – спокойно проговорила Хелен.

«Да, пожалуй, не только».

Мы ехали по деревне – белые вестфальские домики с соломенными крышами и черными балками. Повсюду самоуверенно расхаживали молодые парни в форме. Из пивной гремела «Песня о Хорсте Весселе».

«Будет война, – неожиданно сказала Хелен. – Ты поэтому вернулся?»

«Откуда тебе известно, что будет война?»

«От Георга. Ты поэтому вернулся?»

Я не знал, почему она допытывается.

Неужели я вновь спасаюсь бегством?

«Да, – ответил я. – И поэтому тоже, Хелен».

«Хотел забрать меня с собой?»

Я уставился на нее. «Господи, Хелен, – наконец сказал я. – Не надо так говорить об этом. Ты понятия не имеешь, каково там. Это не приключение и станет вовсе немыслимо, если начнется война. Всех немцев засадят в тюрьму».

У железнодорожного переезда нам пришлось остановиться. Возле домишка смотрителя цвели в садике георгины и розы. Шлагбаумы звенели на ветру, будто арфы. Подъехали и другие машины – сперва маленький «опель» с четырьмя серьезными толстяками, за ним открытая зеленая двухместная машина со старухой, потом беззвучно подкатил черный, точно катафалк, лимузин-«мерседес». Шофер в черном эсэсовском мундире сидел за рулем, а в салоне – двое эсэсовских офицеров с очень бледными лицами. «Мерседес» стал вплотную рядом с нами, я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидание затягивалось. Хелен молча сидела подле меня. Сверкающий хромом «мерседес» продвинулся еще дальше вперед, почти касаясь радиатором шлагбаума. В самом деле похож на катафалк, в котором везут двух покойников. Мы только что говорили о войне, и здесь, рядом с нами, как бы возник ее символ: черные мундиры, мертвенные лица, серебряные эмблемы с мертвыми головами, черный автомобиль и тишина, которая пахла уже не розами, а горечью вечнозеленого барвинка и тленом.