Эрих Ремарк - Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

– Что праздновать-то?

– Да что угодно. Полнолуние. Приезд «Джузеппе». Что мы еще живы. Ну и помянем, конечно.

– И что с завтрашнего утра снова станем идеальными пациентами?

– Ну, и это тоже. Так я за вами зайду? Только это маскарад, вы не забыли?

– Нет.

Дверь за Хольманом затворилась. Завтра, думала Лилиан. Завтра, чем оно вдруг для нее стало? Теперь это совсем другой день, нежели было для нее «завтра» вчера и во все дни прежде. Завтра к вечеру Клерфэ уедет, и привычная санаторная тоска снова поглотит все вокруг – как мокрый, липкий снег, приносимый, как обычно, недужным ветром с юга, снег, который мягкой, пухлой периной накроет все и вся и будет душить, душить… «Только не меня! – пронеслось в голове. – Только не меня!»

«Горная хижина» располагалась высоко над деревней, и зимой раз в месяц, в полнолуние, была открыта всю ночь для любителей горнолыжного спуска с факелами. «Палас-отель» по такому случаю снарядил туда небольшую цыганскую капеллу из двоих скрипачей и цимбалиста. Последнему пришлось тащить с собой цимбалы – пианино в ресторанчике не было.

Посетители явились кто в лыжном костюме, кто в маскарадном. Шарль Ней и Хольман, чтобы их не опознали, замаскировались накладными усами. Шарль вдобавок надел свой парадный костюм – другой возможности покрасоваться в обновке пока не предвиделось. Мария Савиньи была в испанских кружевах и с вуалеткой. Долорес Пальмер пришла в своем китайском наряде, Лилиан Дюнкрек – в голубых брючках и меховом жакете. Народу набилось полно, однако для Клерфэ был зарезервирован столик у окна: хижина числилась филиалом «Палас-отеля», а тамошний метрдотель оказался страстным любителем автогонок.

Лилиан, взволнованная до крайности, вглядывалась в тревожный ночной пейзаж за окном. Где-то высоко вдали, за горными вершинами, уже бушевала снежная буря, пока невидимая отсюда. Луна то испуганно выглядывала из облаков, то снова ныряла в их стремительно летящие стаи, чьи тени пролетом гигантских фламинго прочерчивали искристую белизну снежных склонов.

В камине вовсю полыхал огонь. Гостям разносили пунш и вино.

– Что будем пить? – спросил Клерфэ. – Сегодня подают только горячие напитки, пунш или глинтвейн, но для нас, если пожелаем, у метрдотеля припасены коньяк и водка. Я сегодня позволил ему прокатиться на «Джузеппе» по деревне. Он засалил мне две свечи и счастлив безмерно. Так что, коньяк? Я бы предложил глинтвейн.

– Хорошо, – согласилась Лилиан. – Тогда глинтвейн.

Официант подал им дымящиеся бокалы.

– Когда вы завтра уезжаете? – спросила Лилиан.

– Засветло.

– И куда?

– В Париж. Поедете со мной?

– Да, – проронила Лилиан.

Клерфэ только рассмеялся – он ей не верил.

– Хорошо, – сказал он. – Только много багажа не берите. Джузеппе для этого не приспособлен.

– Мне много и не нужно. Остальное можно ведь выслать. Где у нас первая остановка?

– Как только из снега выберемся, раз вы его так ненавидите. Не очень далеко. Как только перевалим через горы в Тессин. До Лаго Маджоре. Там уже весна.

– А потом?

– Потом в Женеву.

– А потом?

– Потом в Париж.

– А сразу в Париж нельзя?

– Тогда нам сегодня же ночью выезжать надо. За день никак не осилим.

– А от Лаго Маджоре за день можно?

Только теперь Клерфэ глянул на нее повнимательней. Ему-то казалось, что все это просто игра. Но для игры что-то слишком настойчиво она расспрашивает.

– Можно. Если совсем спозаранку выехать, – ответил он. – Только зачем? Или вам неохота полюбоваться полями цветущих нарциссов под Женевой? Эту красоту все мечтают увидеть.

– Из машины полюбуюсь.

С террасы тем временем начали пускать фейерверк. Взлетали ракеты, крутились, разбрасывая фонтаны искр, огненные карусели, потом в дело пошли петарды, оставляя за собой дымно-пурпурный шлейф, они с шипением уносились ввысь и, замедляясь, уже почти обессилев в своем одиноком полете, вдруг разрывались снопами золотистых, зеленых, розовых шаров и сотней переливчатых, искрящихся огней плавно опускались на землю.

– Бог ты мой! – вдруг прошептал Хольман. – Далай-лама!

– Где?

– Вон, в дверях. Только что пришел.

Профессор, бледный, плешивый, в сером деловом костюме, и вправду стоял у входа, молча разглядывая развеселую ресторанную публику. Кто-то немедленно нахлобучил на него бумажный колпак. Сбросив его, Далай-лама направился к столику неподалеку от двери.

– Кто бы мог подумать! – растерянно пробормотал Хольман. – Что будем делать?