Федор Левин - Из глубин памяти

Конечно, не тогда, а только позже я кое-что понял, размышляя об особенностях Ленина-оратора. К нему даже как-то не подходит это слово «оратор». Он не стремился, как это бывало у других в те времена, блеснуть метафорой, остротой, афоризмом. Просто на трибуне стоял человек, который брал один за другим важнейшие вопросы момента и разбирал их, стремясь найти верное решение, выход из трудного положения. Порою казалось, что, когда он начинал рассматривать проблему, у него самого еще не было ответа на поставленный вопрос, что он ищет ответа вместе с аудиторией, вместе с тобой, его слушателем. Он поворачивал проблему то той, то другой стороной, пробовал одно решение, рассматривал все «за» и «против» и отклонял негодные, малоподходящие выходы. Наконец он приходил к единственно возможному при данных условиях решению, во всяком случае лучшему в создавшейся обстановке, взвешивал все аргументы против него и в пользу него, и вы вместе с ним приходили убежденно к тому же выводу, и даже казалось, что вы сами нашли этот вывод и чуть ли не подсказали его Ленину. И все это выливалось в окончательную формулу-лозунг, и он забивал эту формулу в ваше сознание, как гвоздь по самую шляпку. «Коммунизм — это есть Советская власть плюс электрификация всей страны». И формула обретала крылья и летела по стране. Конечно, он развивал перед аудиторией те мысли, соображения, которые возникли у него прежде, в ходе изучения и анализа вопроса за своим рабочим столом, в беседах с ходоками, с рабочими, наркомами, специалистами, при чтении материалов и сводок, в процессе всей огромной работы, которую он ежедневно вел. Но у вас оставалось чувство, что перед вами он вновь и вновь проверяет свой анализ и выводы, ищет с вами, советуется с вами, ждет от вас, может быть, вы скажете что-то другое — новое и полезное.

Ленин не читал своих речей. У него на листочках были план, важнейшие доводы «за» и «против», цифры, которые надо огласить, факты, которые надо привести, цитаты и выводы. И он время от времени заглядывал в свои листки, переходя к следующему пункту и разделу доклада, отыскивая цифру или выдержку. Но, поглядывая в листки, он говорил свободно — так было все продумано им до выступления, — а когда наступал черед узловым, самым важным мыслям, он покидал кафедру, выходил к самой рампе, жестикулировал, взмахивая правой рукой, и вдруг, продолжая говорить, закладывал большие пальцы рук за проймы жилета и слегка раскачивался на каблуках. Вот он подвел к итогу очередное рассуждение и сделал вывод и как бы забил гвоздь. На него обрушиваются аплодисменты, а он уж ушел на трибуну и склонился, разбирает и перекладывает свои листки, и, едва зал смолк, Ленин возобновляет речь, переходя к следующему вопросу.

Удивительная ясность, простота, логика, гибкость мысли, рассмотрение всех существенных граней темы, точность анализа, обнажение особенностей и противоречий, скрытых в разбираемой проблеме, — таковы черты ленинской речи. Она дышит глубокой убежденностью и потому убеждает. Никто другой, кого я в жизни слушал, не делал меня в такой мере, как Владимир Ильич, соучастником найденного им решения задачи.

Много лет спустя я прочел Ллойд-Джорджа. Этот лидер английской либеральной партии, премьер-министр Англии в годы первой мировой войны, говоря о русской революции, сравнивал как ораторов Керенского и Ленина. Ллойд-Джордж писал, что Керенский — актер. Он произносит речь ради аплодисментов. Он выступил, ему устроили овацию, его понесли на руках к автомобилю. И Керенский полагает, что этот успех — все. Ленин же — вождь. Он говорит для того, чтобы люди, выслушав его, убедились, поняли, что и как надо делать, и стали это делать, пошли вслед за ним. Что же, Ллойд-Джордж верно уловил одну из важнейших особенностей Ленина.

На съезде меня поразила и врезалась в память А. М. Коллонтай. В зале вокруг сидели люди в шинелях, кожанках, овчинных полушубках, в папахах, буденовках, малахаях. А на трибуне появилась красивая, кудрявая, изящно причесанная женщина в темном платье из плотного шелка. Но речь Коллонтай звучала так, как и могла звучать только речь боевой коммунистки, и мне запомнился именно этот контраст речи, внешности и наряда. Странно было слушать выступавшего на съезде с резкими нападками на внешнюю, внутреннюю и национальную политику Советской власти меньшевистского лидера Ф. Дана. Он, врач по специальности, был в полувоенной форме, вроде «земгусара». Слова его речи будто падали в пустоту, не находили отклика, встречались обструкцией.