Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

В то время поездка на пароходе являлась целым событием, а в наши дни такой взгляд кажется почти невероятным, до того мы уже освоились с этим изобретением. Оно кажется нам таким давним, и мы слушаем рассказ о том, что первый пароход показали Наполеону перед его войной с Англией, как какую-то сказку.

Я заранее рисовал себе предстоящую ночь переезда по Каттегату на этом новомодном судне самыми яркими красками, но, увы, погода насолила мне! У меня сделалась морская болезнь. Только на следующий день к вечеру добрались мы до Оргуса. Там, как и во всех ютландских городах, знали «Прогулку на Амагер» и мои юмористические стихи, и я встретил всюду самый радушный прием. Я отправился в степь; все здесь было для меня ново и производило сильнейшее впечатление. Но погода не благоприятствовала моей поездке: дул сырой резкий ветер с моря, а у меня был с собой самый незначительный запас одежды. И вот пришлось закончить свое путешествие в Виборге, где я провел несколько дней, а затем повернул обратно.

Неудача эта не помешала мне, впрочем, написать «Фантазию на берегу Западного моря» и «По Западному берегу Ютландии», тогда как я ни того ни другого не видал, а знал о них лишь по рассказам. Я осмотрел окрестности Скандерборга, Вейлэ и Кольдинга и направился в Фионию; тут я провел несколько недель желанным гостем в одном поместье близ Оденсе и поближе ознакомился с помещичьим бытом. Гостил я у вдовы типографщика Иверсена; на ее усадьбу я еще с детства смотрел как на рай земной. Небольшой садик был весь изукрашен разными надписями в стихах и в прозе, подсказывавшими, что следовало думать и чувствовать в таких-то и таких-то местах. На берегу канала, по которому проплывали корабли, была воздвигнута крошечная батарея с деревянными пушками и сторожевая будка, возле которой стоял чудесный деревянный солдат. Тут-то я и жил, у этой умной, радушной старушки, окруженной целой толпой милых, даровитых, молоденьких внучек. Старшая из них, Генриетта, выступила впоследствии на литературном поприще с двумя новеллами: «Тетя Анна» и «Дочь писательницы». Недели летели в этом полном жизни и веселья обществе почти незаметно. Я написал за это время несколько юмористических стихотворений и начал роман «Карлик Кристиана II». Было готово уже около шестнадцати листов рукописи; я прочел их Ингеману, и они ему очень понравились. Но скоро и роман, и писание юмористических стихов – все было отложено в сторону. В моем сердце зазвучали новые, до сих пор еще ни разу не затронутые струны: мне пришлось изведать чувство, над которым я до сих пор столько смеялся. Теперь оно отомстило за себя!

В это лето я заехал в один из маленьких городков Фионии и познакомился там с одним богатым семейством. Тут-то для меня внезапно и открылся новый мир, началась новая жизнь…

Осенью мы встретились с ней в Копенгагене. В голове у меня роились тысячи новых планов; я хотел зажить совершенно новой жизнью, бросить писание стихов – что они дадут? – и готовиться в пасторы. Все мои мысли были заняты ею, но, увы, она любила другого и вышла за него замуж. Только много лет спустя я убедился, что и это все было к лучшему и для меня, и для нее. Она-то, может быть, и не подозревала даже, как глубоко было мое чувство и какое значение имело для меня. Она сделалась женой честного человека и счастливой матерью. Пошли им Бог всего хорошего!

В «Прогулке на Амагер» и во многих других тогдашних моих произведениях ярко выступал сатирический элемент; многим это не понравилось: они думали, что это направление до добра не доведет. Критика же догадалась пробрать меня по этому поводу лишь тогда, когда в моей душе зазвучали совсем иные струны и порицаемый элемент совершенно исчез из моих произведений. Сборник новых стихотворений «Фантазии и наброски», вышедший около Нового года, говорил о новом моем настроении; оно же вылилось и в водевиле «Разлука и встреча»; вся разница была лишь в том, что в нем я изобразил любовь взаимную. Впоследствии водевиль этот был поставлен на сцене королевского театра.

Среди моих молодых друзей был один, Орла Леман, которому я особенно симпатизировал за бьющую в нем ключом жизнерадостность и красноречие. Он, в свою очередь, тоже относился ко мне очень сердечно, и я охотно посещал его. Отец его был родом из Голштинии, и в доме много говорили и читали по-немецки. Гейне тогда только что появился на горизонте литературы, и пылкая молодежь восхищалась его стихами. Однажды я явился к Леману, жившему с семьей на даче в Вальбю, и он встретил меня, восторженно декламируя из Гейне: «Thalatta, Thalatta, du ewiges Meer!» Мы стали вместе читать Гейне и засиделись далеко за полночь. Пришлось заночевать у друга; зато я познакомился с поэтом, который был мне так сродни, затрагивал самые чувствительные струны моей души. Скоро влияние Гейне пересилило даже влияние Гофмана, которое еще так заметно в моей «Прогулке на Амагер». Вообще я могу назвать только трех писателей, произведения которых я в юности воспринял в себя так, что они, так сказать, перешли в мою плоть и кровь: Вальтера Скотта, Гофмана и Гейне.