Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

В этом году возобновили мелодичную оперу Гартмана «Liden Kirsten» («Кирстиночка»), которую так надолго несправедливо сняли с репертуара. Она опять имела большой успех; удостоилось похвал даже и мое либретто. В рецензии, появившейся в газете «Отечество», оно было названо истинно поэтическим произведением, «un rêve de l’ideal au milieu des tristes réalites de la vie». Вот как теперь отзывались о моем труде!

Весной вышел новый выпуск «Сказок и историй». Среди них была история «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях». Лес только что убрался свежей зеленью, погода стояла чудесная, теплая, и король Фредерик VII, перебравшийся в чудный старинный Фредериксборгский дворец, пригласил меня туда, желая послушать мое новое произведение в моем чтении. Принят я был с обычной сердечной простотой и провел в чудном замке, создании Кристиана IV, два прекрасных дня. Я вдоволь налюбовался роскошью старинного убранства, ходил по всем залам и обедал с королем за одним столом, который в эту чудную погоду накрывался в саду.

После обеда была предпринята прогулка в лодке по озеру, вокруг замка. Король находил, что рассказ ветра надо слушать на вольном воздухе, на полном раздолье. Я ехал в одной лодке с королем и его супругой, графиней Даннер; за нами следовала еще пара лодок с другими гостями. Лодки бесшумно скользили по блестящей глади озера, в которой отражались огненные вечерние облака. И я читал королю историю о скоротечности земного счастья… «У-у! Проносись, проносись!» Когда я кончил, на мгновение воцарилось молчание; мной самим овладело какое-то грустное настроение… Как же живо вспомнились мне эти минуты, проведенные в лодке, когда и озеро, и небо, и замок пылали, как в огне, при печальном известии: «Фредериксборг горит!»

Летом я уехал в Ютландию, в самую живописную провинцию Дании. Под впечатлением этой поездки создались «На дюнах» и путевые очерки «Скаген».

В Лемвиге остановились мы на постоялом дворе. Немного погодя вижу, на крыше подняли Данеброг, а затем такой же подняли и на соседней крыше. «Праздник, что ли, готовится?» – спрашиваю я, а мне отвечают, что это в честь меня. Пошли прогуляться по городу; все кланяются, приветливо улыбаются мне, на многих домах развеваются флаги. Я верить не хотел, что это относится ко мне, но, явившись на другое утро на пароход, убедился, что у меня есть друзья и в Лемвиге.

Вижу в толпе маленького, закутанного мальчугана и говорю: «Бедняжка! Подняли тебя в такую рань, чтобы ехать!» – «Он не едет! – отвечает мать. – Он не давал мне покоя, пока я не пообещала, что он пойдет на пароход провожать Андерсена! Он знает все его сказки!» Я поцеловал мальчика и сказал: «Ну, иди теперь домой и ложись в постельку, дружок! Всего хорошего!» Случай этот привел меня в детски-радостное настроение, согрел мое сердце, так что мне-то не пришлось так зябнуть в это холодное, туманное утро, как милому мальчугану!

К полудню достигли мы Ольборга. И здесь меня встречали приветливыми улыбками, поклонами и сердечными рукопожатиями. Здесь же встретился я с братом Г. Х. Эрстеда, А. С. Эрстедом, звездой нашей юриспруденции и одним из самых выдающихся государственных наших деятелей. Пообедав вместе, мы сидели и сумерничали, как вдруг слуга сообщил, что на дворе отеля собралась масса народу и сейчас сюда явится депутация. Оказалось, что Ольборгское общество хорового пения хотело почтить меня серенадой. Я был смущен тем, что чествование относится ко мне, а не к Эрстеду, и не мог решиться показаться у открытого окна, у которого несколько лет тому назад слушал такую же серенаду он. Это была первая серенада, которой я удостоился на родине. Первая же была дана мне шведскими студентами в Лунде в 1840 году.

Из Ольборга поехал я в Скаген, самый северный пункт Дании. Древний Бёрглумский монастырь, резиденция епископа, хозяйничавшего некогда в окрестностях больше самого короля в своих владениях, был теперь простой помещичьей усадьбой. Хозяин ее, Ротбёлль, любезно предложил мне погостить у него, чтобы познакомиться с окрестностями и – может статься – быть свидетелем бури на западном море. В истории «Епископ Бёрглумский и его родичи» я и нарисовал этот замок.

«В Бёрглуме нечисто!» – говорили мне в Ольборге и прибавляли, что в одной комнате показываются умершие монахи и даже сам епископ. Я не смею отрицать возможности известной связи между миром духовным и нашим, но и не слишком верю в нее. Наша жизнь, внешний мир и ваш внутренний – все это ряд чудес, но мы так привыкли к ним, что зовем все эти явления естественными. Все в мире подчинено великим, разумным законам, обусловливаемым Божиими всемогуществом, мудростью и милостью, и в отступления от них я не верю.