Ганс Андерсен - Сказка моей жизни [litres]

Начну с Ингемана и его жены, «старичков с Лесного озера», как он написал на присланном мне фотографическом снимке с его дома в Сорё.

Ни разу не мог я проехать мимо этого дома, чтобы не заехать к милым старичкам и не погостить у них. И весной 1855 года первый мой полет был к ним, в тот дом, где и я, и всякий, кто бывал здесь, как будто становился лучше, добрее. Престарелую чету соединяло глубокое нежное чувство. Супружеское счастье их воскрешало перед вами идиллическую чету – Филемона и Бавкиду. Тихо, мирно текла их семейная жизнь. Ингеман, кажется, никогда не созывал гостей, люди приходили к нему сами, и часто собиралось целое общество, но это не производило в домашнем хозяйстве никакой суматохи, никакой суеты; стол накрывался под шумок беседы словно сам собою или услужливыми эльфами-невидимками. Душой беседы бывал обыкновенно сам Ингеман. Особенно любил он рассказывать разные истории о привидениях, и рассказывал всегда с самой лукавой миной, сразу выдававшей их моментальное возникновение. Часто он без всякого злого умысла вплетал в эти истории и действительных лиц. Пустой же болтовни о злобе дня и сплетен он сильно недолюбливал; злых, безжалостных критиков тоже крепко не жаловал. Они таки и насолили ему по поводу двух из его романов, пользовавшихся особенным успехом в публике. Оба мы знали критику по опыту, и раз как-то, когда у нас зашел разговор о ней, Ингеман рассказал мне презабавную историю, полную утешительной морали для нас обоих.

У садовника академического сада, славного старика Ниссена была особая вежливая поговорка: «Так-так! Спасибо вам!» Но, отвечая так на все замечания и возражения, он своего мнения, однако, не менял и делал все по-своему. «Знаете, – рассказывал Ингеман, – откуда он взял эту поговорку? О, это целая история! Еще в самом начале своей службы Ниссену приходилось выслушивать массу вздорных замечаний. Один говорил, что надо делать так, другой – что вот так, а он принимал все эти речи к сердцу и портил себе кровь. Вдруг раз и встречает он в саду серенького человечка в красной шапочке, и тот его спрашивает – кто он. «Я Ниссен!» – отвечает садовник. «Ниссен? – переспрашивает человечек. – Да, ты зовешь себя так, но настоящий-то ниссен [33] Ниссен – дух, играющий в датской мифологии роль нашего домового. я! Я домовой, состоящий при академии! Но что ты ходишь, нос повесив?» – «Да вот, что я ни делаю, все неладно! Один поет мне одно, другой – другое; никак не угодишь на людей! Вот это-то меня и мучит!» – «Постой, я тебе помогу! – сказал домовой. – Но ты должен за это служить мне неделю! Живу я за озером; там у меня есть сад, так вот и походи за ним. Только смотри, там много разных диковинных зверей в клетках: обезьян, попугаев и какаду. Крик они подымут убийственный, но не укусят». – «Ладно!» – сказал Ниссен, пошел за домовым и целую неделю ухаживал за его садом. Звери кричали все время на разные голоса. Неделя подошла к концу, и домовой спросил садовника – как же это он такой веселый и довольный; разве эти крикуны не досаждали ему? «Ну, их-то крик я в одно ухо впускаю, а в другое выпускаю. Они все бранят меня, хулят все, что я ни сделаю, а я себе усмехнусь, кивну им да скажу: «Так-так! Спасибо вам!» А потом делаю свое дело по-своему. Стоит обращать внимание на таких крикунов!» – «Так вот так же поступай и в своем саду – делай свое дело!» И садовник последовал совету домового, снова стал весел и всем теперь говорит: «Так-так! Спасибо вам!» Не принять ли эту поговорку к сведению и нам?» – закончил Ингеман с лукавой усмешкой.

И таких историй у него был неистощимый запас. Вообще же он был человек мягкий, снисходительный. Все в этом обиталище истинной поэзии дышало любовью к отечеству, ко всему доброму и прекрасному, и я всегда чувствовал себя здесь желанным, дорогим гостем.

Быстро летели часы в обществе милых старичков у Лесного озера. Я от души наслаждался этой идиллической жизнью, но потом опять ощутил зуд в крыльях и улетел. В поместьях Баснесе и Гольштейнборге меня всегда ожидало самое широкое гостеприимство, оттуда же я направился в Максен, где пышно росло мое деревце. Следующее письмо мое к Ингеману дополнит картину этого путешествия и пребывания моего в Максене.

«Максен, 12 июля 1855 г.

Милейший Ингеман!

Вы помните из «Сказки моей жизни» мое деревце в Максене, поместье фон Серре. Поместье находится у границ Саксонской Швейцарии. Местоположение очень красивое. Деревце мое растет прекрасно у самого обрыва. Со скамеечки, поставленной под деревом, я с высоты птичьего полета смотрю на лежащее внизу большое селение и луга, где лежит в стогах сено. Вдали видны голубые горы Богемии, а кругом меня все вишневые и каштановые деревья. Овцы ходят с колокольчиками на шеях; звон их переносит меня в Альпы. В усадьбе Серре старинный роскошный дом со сводчатыми коридорами и величественной башней. Г-жа Серре относится ко мне с необыкновенной сердечностью и вниманием. В этот гостеприимный дом постоянно наезжают разные знаменитости, известности и другие добрые люди; тут точно открытая для всех гостиница. Я здесь пользуюсь полной свободой, которую не везде можно сохранить, если хочешь быть приятным гостем. Вот почему я и чувствую себя здесь особенно хорошо. Я в эту поездку больше, чем когда-либо, испытал, насколько я нуждаюсь если не в семейной жизни, то все же в обществе людей, к которым привязан; поэтому-то меня все меньше и тянет в Италию. На родину я тоже вряд ли вернусь к зиме. Через неделю я отправлюсь в Мюнхен, а оттуда в Швейцарию и уже заранее радуюсь возможности пожить среди альпийской природы. Дал бы только мне Бог здоровья и бодрости душевной, в чем я так нуждался во все время переезда сюда».