Дафна Дю Морье - Путь к вершинам, или Джулиус [litres]

Когда же флейту подносила к губам Габриэль, звучало нечто похожее на клич – зов земли, манящий, насмешливый шепот, подобный голосу ночной птицы в чаще; в нем повторялась одна и та же нота – вначале звучащая как легкое дуновение, она постепенно приобретала рваный синкопический ритм, с исступленной настойчивостью проникая в мозг. Этот дикий, причудливый, столь неподходящий флейте мотив напоминал страшный звериный рев джунглей.

Когда Рейчел слушала эти звуки, ей казалось, что кто-то непрестанно и бессмысленно колотит палкой в барабан, а поскольку нервы у нее и так были на пределе, она выговаривала Габриэль:

– Ради всего святого, только не этот ужас опять. Неужели не можешь сыграть что-нибудь мелодичное?

Но Габриэль лишь смеялась, потому что был еще Джулиус. Он лежал на кушетке, закинув ноги на каминную полку и положив руки под голову. Сумасшедший, отрывистый ритм действовал на него так же, как оставшаяся далеко в прошлом музыка Алжира – загадочная и живая.

– Ты играешь на флейте так, как играл бы мой отец, продай он душу дьяволу, – сказал он однажды дочери.

Габриэль улыбнулась, ножкой отбивая ритм по полу.

– А это тогда что? – спросила она и, взяв дыхание, извлекла из флейты мотив, который повисал в воздухе напряженной неизвестностью, бежал по нехоженой горной тропе, медленно поднимаясь все выше и выше, подбираясь к невидимым пределам, парил в воздухе, словно безжалостная хищная птица, – и растворялся в ослепительном блеске солнца.

Джулиус слушал с закрытыми глазами, эти звуки напоминали песню, которую пел ему в детстве отец, его тихий голос, открывавший ворота в заветный город, что лежал в зачарованной стране за белыми облаками – печально красивой стране несбыточных грез. Здесь же все было по-другому: стремительное падение, погружение в недра таинственной земли, неистовое биение сердца, потрепанные и обожженные крылья, и новый город открывался Джулиусу сам – его встречали манящие взгляды, протянутые в мольбе руки, причудливое смешение красок и запахов, буря восторга.

– Тебе нравится, папа́?

Джулиус вздрогнул, как от внезапного пробуждения, и снова оказался в комнате. Рядом с ним была Габриэль – спокойная и невозмутимая. Он же чувствовал какую-то неудовлетворенность и разбитость, во рту стоял странный привкус, в душе бродили нечистые мысли, а в теле – постыдные желания.

– Странное ты создание, – произнес он, всматриваясь в ее лицо. – Ты вообще испытываешь какие-нибудь чувства? Любишь ли ты мать? А меня? Кто тебе дорог?

– Не знаю, – отозвалась она беспечно, кладя флейту на стол. – Я люблю что-нибудь делать.

– Ты не всегда будешь такой, – возразил он. – Когда-нибудь обязательно почувствуешь. Ты еще во многом дитя. Все это: флейта, охота, скачки, автомобили – для тебя лишь игра, так ведь?

Она пожала плечами.

– Мы мыслим одинаково, и нам нравится одно и то же, – сказал Джулиус. – Мы почти всегда вместе. Но ты не впускаешь меня к себе в душу. Отчего? Оттого, что ты еще дитя?

Она нахмурилась и принялась водить пальцем по столу.

– Я не знаю.

Джулиус встал и нервно заходил по комнате.

– Ты бы сказала мне, если бы была несчастлива?

– Думаю, да.

– И ты знаешь, что я готов дать тебе все, что ты попросишь?

– Да.

– Иногда ты кажешься такой взрослой и на удивление мудрой. О чем ты обычно размышляешь?

– Я редко размышляю, – сообщила Габриэль. – Так что удивляться нечему.

– Ты ужасно живая, и в то же время в тебе есть нечто нечеловеческое, – сказал он, мрачно глядя в окно. – Сам я не такой. Почему же ты такая?

– Не придирайся, – сказала она. – Я такая, какая есть. Нечеловеческое во мне – твоя вина, ты меня создал.

– Что ж, верно, – ответил Джулиус. – Иногда я думаю, что надо было предоставить все судьбе. А ведь если бы я тебе не помог, ты бы родилась мертвой.

– Не говори глупости, – сказала Габриэль. – Нам же весело вместе, разве нет? – Она взяла его за руку и стиснула ее так, что перстень впился Джулиусу в кожу и он охнул от боли. – Мне нравятся твои руки. Они у тебя такие красивые.

Габриэль выпустила его ладонь и отошла, что-то напевая себе под нос.

– Вот об этом я и говорю. Это ребячество или ты специально так себя ведешь?

– Не понимаю, о чем ты.

– Чертова лгунья.

Минут пять они молчали. За окном темнело. Он едва различал черты ее лица. Огонь в камине полыхнул, дрожащие языки пламени осветили их лица.

– Прости, – резко сказал он. – Не сердись.

Она подошла сзади и ущипнула его за шею.