Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

На всем бегу я ударился лбом о невидимый мне предмет, зазвеневший, как жесть, и упал на колени, почувствовав под ними эластичную гибкость длинных стеблей — вероятно, поздних георгин. Я вытянул руки и нащупал четырехгранный столб; я скользил по нему пальцами, пока не наткнулся на поперечную перекладину. Я стоял на коленях перед крестом. И неожиданно, впервые за много лет, инстинктивно перекрестился.

В кармане у себя я обнаружил спички. Первая тут же погасла, но в ту долю секунды, пока она горела, я разглядел жестяной картуш. Следующая спичка, которую я уже заслонил рукой от ветра, позволила прочесть надпись: «Аделя Дембицкая». Я заметил также, что под фамилией «Дембицкая» мелькнула и другая, неаккуратно замазанная масляной краской. Я хотел было зажечь третью спичку, чтобы прочитать всю эпитафию, но вспомнил старый солдатский предрассудок. Присев на могиле, я повернулся лицом в ту сторону, откуда пришел. Было совершенно темно. С трудом я различал контуры собственной руки.

— Я здесь отдохну, — сказал я. — А на обратном пути осторожно пройду мимо кургана.

В эту минуту снова сверкнул красный свет, и я увидел много сосновых стволов и темных кустов. Гул выстрела быстро умолк в расшумевшемся от ветра лесу.

Я почувствовал жжение в горле и безотчетно, вслепую кинулся в глубь бора. Я боялся, как редко со мной случалось, боялся остервенения преследователей и своего одиночества.

Лоб у меня был мокрый, и с него что-то капало.

— Я ранен, — прошептал я, поднося руку к лицу.

Неожиданно на нее упало несколько холодных капель. Я пошел медленнее и поднял лицо к небу. Дождь усиливался, теперь вся голова у меня была мокрая и холодная. Однообразный шум дождя подействовал на меня успокоительно. Я уже не бежал, а шел неторопливым шагом, задевая деревья. Каждой клеткой моего прозябшего тела я прислушивался к тому, что происходило за моей спиной.

— Куда ты бежишь? — тихо спросил я себя. — И зачем ты бежишь?

По инерции я шел еще некоторое время, а потом сел на большой замшелый камень, напоминавший спящего медведя.

— Ведь ты сам этого искал.

— Ведь ничего не изменилось.

— Ведь тебе все равно.

Я долго сидел так, теперь уже избавившись от всякого страха. Я попросту ждал, когда раздадутся шаги, и тогда я зажгу третью спичку.

Но никто не шел. Осенний дождь до краев заполнил ночь. Я оперся на камень и почувствовал под пальцами холод металла; я стал шарить рукой вокруг и поранил ее о шершавые железные прутья.

Это был расколовшийся от взрыва блок железобетонного немецкого блиндажа. Прежде чем я успел сообразить, что где-то поблизости заложены мины, я взобрался на развалины, поросшие молодыми березками. Здесь, посреди обломков бетона, я остановился в полной неуверенности, меня била дрожь, опять вернулся страх. Проливной дождь больно стегал меня по лицу и рукам. Надо было что-то предпринимать.

Затаив дыхание, я осторожно шагнул вперед. Нога моя не встретила сопротивления проводов, тогда я крепко ступил на нее и подтянул вторую ногу.

И сразу же подо мной расступилась земля, я упал в темную яму, а моя левая ступня подвернулась, и ее словно огнем обожгло.

Когда сознание вернулось ко мне, я зажег спичку. Вокруг — засохшие хвойные ветки, жердочки молодых елок, на полу — истлевшая солома, наверху, в потолке, — черное отверстие, венчающее крутую лесенку со скользкими перекладинами, которые, видать, здорово обкатали подошвы солдатских сапог. Спичка погасла, и, хоть в яме была кромешная тьма, я зажмурился, чтобы этого не видеть. Над блиндажом стремительно и гулко пронесся ветер, с потолка посыпались сухие еловые иглы. С мучительным страхом я ждал, что сейчас вот засверкает докрасна раскаленная печурка и ко мне протянутся покрытые трупной слизью руки Муси, которую мы прозвали Ласточкой.

Дождь все еще не прекратился, он смыл мои следы и следы тех, кто гнался за мною. Но я сообразил, с какой стороны пришел сюда, и узнал глыбу бетона, у которой отдыхал этой ночью. У меня было такое чувство, будто к левой ступне мне подвесили раскаленный утюг.

Я проковылял изрядный кусок дороги, так и не зная, вышел ли уже за пределы минного поля. Наконец я обернулся и бросил взгляд на пройденную часть леса. Я стоял между высокими — по грудь — папоротниками: они почернели от дождя и напоминали теперь траурные плюмажи.

Позади был лес, сверкающие от сырости деревья, утонувшие в тумане испарений, и я больше не видел бетонированного немецкого гнезда, в котором, продрогнув до костей, я провел в бредовых видениях всю долгую осеннюю ночь. Мины, вероятно, съела ржавчина, и они рассыпались в прах, а может, их вообще никогда не было и эту глухую часть бора путевой мастер заминировал только в своем воображении, терзаемый воспоминаниями во время пьяных ночей.