Тадеуш Конвицкий - Современный сонник

Мы пошли по еле различимой тропинке. А навстречу нам, как привидение, двигалась белая вишня.

— Говорите, пожалуйста. Почему вы молчите?

— Я как раз обдумывал, что бы такое сказать.

— Ой, дерево в цвету.

— Я заметил еще днем. Будем здесь встречаться, хорошо?

— Вы не боитесь, что это пахнет пошлостью?

— Боюсь. Но пошлость часто замечаешь только задним числом.

— Я ничего о вас не знаю, а я очень любопытная.

— И это говорит колдунья?

— Эх, какая я колдунья. Мне не везет. Сегодня я разбила вазу, подарок. Надеяться не на что, верно?

— Верно.

— О, вот и забор. Пожалуй, теперь немножко постоим?

Я не понимал, серьезно ли она говорит или шутит. Кончиком ноги она что-то чертила на траве, проросшей в аллейке.

— Новая шляпа ничуть мне не помогла, — сообщила она.

Но я молчал, внезапно разозлившись. Меня сердил и обескураживал ее самоуничижительно-иронический тон.

— Ну, становится холодно, — сказала она чуть-чуть слишком громко, как, впрочем, говорила и до этого.

— Если вы не возражаете, я вас обниму.

— Нет, не возражаю.

Я обнял ее, ощутив под рукой девичью хрупкость плеч. Она не поддалась, не прижалась ко мне, и мы так стояли в довольно неудобной позе.

Я заглянул ей в лицо: у нее чуть поблескивали глаза.

— Теперь стало теплее?

— Ну, конечно, теплее, — ответила она снова слишком громко, отвергая тем самым ту интимность, которую я пытался установить.

— Ну, ты, идиотка, — прошептал я.

— Вы что-то сказали?

— Нет. Ничего особенного.

И тогда на ее щеку упала с ветки капля росы. Я заколебался, но потом все-таки поднял дрожавшую руку и неуклюже стер влагу с ее лица. Она смотрела мне в глаза, но в темноте, окружавшей нас, мне трудно было угадать, что она думает.

Внезапно набравшись решимости, я нагнулся и поцеловал ее в холодные губы. Потом я привлек ее к себе и целовал, не отрываясь, пытаясь оживить ее губы своими губами. Длилось это очень долго, пока она наконец не ответила мне, пока не приоткрыла мелкие, сохранившие вкус яблок зубы.

Я укачивал ее в объятиях и чувствовал, как бьется ее сердце. Потом мы глубоко втянули воздух, словно после длительного ныряния.

— Ой-ой, у меня закружилась голова, — громко и как-то неестественно сказала она.

— Пойдем. Нельзя стоять на месте. Холодно.

Мы подошли ближе к дому с зияющими дырами в крыше.

— Может, войдем? Там будет теплей.

Она не ответила. Тогда я выломал прогнившую доску и пролез внутрь дома.

— Входите. — Я протянул ей руку.

— А может, здесь крысы?

— Ведь дом-то пустой. Уже пятнадцать лет здесь никто не живет, — говорил я, помогая ей влезть в сени.

Мы прошли в большую комнату. Сквозь щели в заколоченном досками окне виднелось небо. Я почувствовал, что ноги мои ступают по чему-то мягкому.

— Тут сено. Сядем?

Она опять не ответила. Я потянул ее за собою. Теперь мы сидели на слежавшемся сене, от которого пахло погребом.

— Романтично, да? Верно я говорю? — громко сказала она.

— Ты идиотка, — шепнул я сам себе.

И снова обнял ее. Мы долго целовались, и я качал ее в своих объятиях, описывая все более широкие круги, пока наконец мы оба не свалились на кучу волнистого сена и так и остались — полулежа, полусидя.

А когда я дотронулся до ее груди и почувствовал ее горячую округлость, в моей памяти почему-то возник лес, крутой склон, тропинка, усыпанная хвоей, и полное отчаяния, мокрое от пота лицо партизана.

Я прижал ее к шуршащему сену, но в этот момент она с неожиданной силой оттолкнула меня обеими руками. Я откатился и с шумом сел между накиданными здесь кирпичами от разрушенной печки.

А она заплакала. Бурно, нервно и так горячо, что я не на шутку испугался.

Я опустился на колени и, не меняя позы, потянулся к ней, чтобы хоть как-нибудь сдержать этот странный, ужасный плач.

Но тут она вскочила и с поразительной ловкостью, минуя сваленные на полу бревна и доски, выбежала в сад.

Когда я выбрался из дому, ее уже не было. Я зашагал в ту сторону, куда, судя по всему, она должна была пойти. И наконец увидел ее, она шла, пошатываясь, черная и удивительно высокая на фоне мутно-белого тумана, поднимающегося с реки.

Я обогнал ее. Она остановилась, вытирая ладонями лицо.

— Мне хотелось кое-что выяснить, — тихо сказал я.

Она всхлипывала и молчала.

— Мне хотелось кое-что выяснить, — беспомощно повторил я.

Она двинулась вперед, обойдя меня широким полукругом. Я пошел за ней и спросил:

— Есть у него шрам на правом боку?