— Но когда-то меня тоже интересовали женщины. Только я очень был деликатный, да еще сестра за мной следила, где уж при таких обстоятельствах согрешить? Ну и как-то так прошло.
Путевой мастер перевел на меня недоброжелательный взгляд.
— Я хочу с вами поговорить.
— А как со мной, пан начальник? — забеспокоился Корсак.
— Ступайте домой, сестра, наверное, маринады наготовила.
— А что будет с должностью?
— Ступайте, ступайте. Пока мы построим эту ветку, так вас до тех пор удар хватит.
Ильдефонс Корсак остался один среди путей. Он задумчиво дул в зеленоватые усы, глядя на стебли травы, бесстыдно расплодившейся между рельсами.
Сквозь щели в стенах конторы были видны солнце и пыль, парящая в раскаленном воздухе. Путевой мастер сел за колченогий столик и вырвал из календаря листок, из-под которого выглянула алая дата праздника. Затем он педантично разгладил засаленную тетрадку, в которой, помимо учета кадров, были отражены все официальные аспекты его предприятия.
— Ну и что? — спросил он.
Я с удивлением посмотрел на него и встретил тяжелый, недружелюбный взгляд.
— Кто вас сюда прислал?
— Никто. Я сам приехал.
Путевой мастер взял в руку карандаш, поиграл им немножко, а потом что-то нарисовал на обложке тетради.
— Мне вы можете смело сказать, — брякнул он.
— Да мне нечего говорить.
— Ну ладно, — сказал путевой мастер и постучал карандашом по крышке стола.
С минуту длилось молчание, заполненное голосами сверчков, трещавших где-то за тонкой стеной.
— Ведь я вижу, что вы к такой работе непривычны. Глаз-то у меня есть. Я сразу улавливаю что надо. Может, вас прислали из органов контроля?
— Нет.
— Так, может, в связи с плотиной на Соле?
— Я болен, пан начальник.
— Никто сюда не приезжает лечиться.
— Разве я кому-нибудь мешаю?
Путевой мастер снова что-то нарисовал в тетради. Уголком глаза он поглядывал на меня, чтобы удостовериться, достигают ли цели его многозначительные намеки.
— Мешаете или не мешаете, а мне надо знать, зачем вы сюда приехали. Малости не хватило, и быть бы катастрофе. Если бы не Корсаки…
— Я отравился несвежей пищей.
Путевой мастер неотрывно смотрел мне в глаза.
— Ну да, — сказал он. — Ну да.
Он открыл тетрадь и со вниманием что-то в ней прочитал.
— Значит, не желаете давать объяснения?
— Мне нечего объяснять.
— Как знаете, — сказал путевой мастер и встал из-за стола.
Я вышел из конторы, чувствуя, как спину мою буравит его взгляд, и, перескакивая со шпалы на шпалу, двинулся по направлению к городку. Потом я оглянулся; он все еще стоял не шевелясь перед своей будкой, держал в руке форменную фуражку и смотрел мне вслед.
По обе стороны железнодорожной насыпи в высокой, добела выгоревшей траве на некотором расстоянии друг от друга виднелись могильные холмики. Я знал, что в тех, которые чуть повыше, лучше ухожены и отмечены березовыми крестами, покоятся партизаны. А в низеньких холмиках, похожих на старые кротовины, лежат русские пленные, пытавшиеся бежать из немецких эшелонов. Все эти могилы неровными рядами спускались к лугам и Соле, обозначая след надежды людей, убегавших от рабства.
Я пошел по песчаной дороге. В конце ее, возле нашего дома, стояла телега. Лошадь утопила морду в торбе с овсом и лениво отмахивалась хвостом от оводов. Мужик в бараньей шапке что-то мастерил под телегой.
Я их узнал. Рядом, в редкой тени каштана, лежал Ромусь. Я хотел было свернуть, пойти другой дорогой, но они уже заметили меня, и Ромусь почти неуловимым, ленивым жестом приподнялся на локте.
Я подошел, стараясь не дышать.
— А мы все еще здесь, — сказал Ромусь. — Рессора лопнула. Не везет ему и после смерти.
Мне очень не хотелось смотреть на телегу. Но глаза в странной растерянности упорно утыкались в неподвижную фигуру, прикрытую мешками.
— Он его не мог убить, — снова заговорил Ромусь.
— Кто? — спросил я, внутренне холодея.
— Ну он, Гунядый. Ведь сколько лет прошло, у него и патронов не осталось. Разве нет?
— А вы его не знаете? — спросил я.
— Кого?
— Вот этого. — Я не посмел указать пальцем.
— Нет. Пожалуй, нет, — замялся Ромусь. — Это все проклятый лес. А может, вы хотите поглядеть?
— Нет.
— Ну да, вы уже смотрели.
Из-под телеги вылез мужик с мотком проволоки в руках.
— Видите, он согласен работать в такой неудобной позе, скрючившись под телегой, но к мертвому ни за что не прикоснется. Такой суеверный.
Читать дальше