Юрий Антропов - Ивановский кряж

«Ах, как полетел бы я сейчас туда, были бы крылья! — крепко зажмурился Иван Игнатьевич, покачиваясь на скрипучем ящике. — На один бы миг слетать, вот прямо сейчас чтобы! Глянул бы только одним глазком — и можно назад. А то ведь пока соберешься, пока вырвешься отсюда да пока доедешь… Как подумаешь об этом — сразу и не до поездки станет. Вот так и живем. Разлетелись кто куда. И каждый небось обнадеживает себя, что это еще и не жизнь вовсе, а пока что вступление. А ведь в том-то и дело, что это и есть жизнь, которой уж осталось не так-то много…»

Он до того замечтался, ушел в себя, что пропустил момент, когда в палисадник, дурашливо затеяв сутолоку в калитке — видно, маскируя этой игривостью свое смущение перед пожилыми людьми, уже сидевшими за столом, — с гамом повалили ребята во главе с Борькой и Наткой. Даже не оглянулся на них Иван Игнатьевич.

— Кончай ночевать, батя, — ломая голос, деланно важным баском, однако дрожащим, сказал Борька. Парень сегодня чувствовал себя как-то непривычно: не каждый же день ради тебя устраивают такое торжество, когда весь дом — да что там дом, вся улица! — глазеет.

Минуту спустя, когда уже все расселись за столом, Борька обнаружил, что отец по-прежнему сутулится на ящике, все так же спиной к застолице.

— Вы его что — обидели? — улыбаясь с легким недоумением, глянул Борька на мать и Солдатиху.

— Никто его не обижал… — ответила мать таким тоном, который сам за себя говорил, что и она тоже держится из последних сил, того и гляди расплачется.

Солдатиха жалостливо сморщилась, заутирала глаза пальцами, как бы тут же прощаясь с новобранцем, и до Борьки дошло, наконец, что это из-за него отец с матерью расстраиваются. Ну матушка — это ладно, это понятно. На то она и мать. Борька давно привык к тому, что мать принимала близко к сердцу все, любую мелочь, которая хоть как-то была неприятна ему, младшему сыну, не говоря уже про те случаи, когда возникала какая-то опасность. Мать есть мать — это Борька усвоил с материнским молоком. Но вот что и отец тоже слезно волнуется из-за него, своего непутевого, как он выражался не раз и не два, сына, — это было в новинку, даже странно как-то. Он же, батя-то, только и знал, что нотации читать да за ремень хвататься. Борька уж до того свыкся с отцовской ворчливостью — по любому поводу и, как иногда казалось, без всякого повода! — что не представлял себе отца ласковым, тем более вот таким растроганно жалостливым.

Донельзя смущенный этим внезапным открытием, Борька словно забыл о том, что за столом уже собрались гости. Надо бы приветить взглядом и улыбкой ребят и девчат, тоже вдруг притихших, брякнуть что-нибудь бодренькое и первым поднять свою рюмку, уже наполненную Солдатихой, но Борька выбрался из-за стола, подошел к отцу, потоптался у него за спиной и неожиданно для себя присел рядом, на краешек ящика.

За столом и вовсе притихли; если кто еще и звякал вилками, тарелками, накладывая закуску, с праздничным пустословием заводя разговор с соседями, то при виде отца и сына, повернувшихся к столу спиной и так и окаменевших, даже самые словоохотливые недоуменно смолкли.

«Чего это они, Аня?» — взглядами пытала хозяйку родня, но та, в душе как нельзя более довольная таким Борискиным поступком, прижала палец к губам: помолчите вы, бога ради, хоть маленько. А сама сидела как на иголках, так бы и выскочила из-за стола, тоже примостилась бы рядышком с мужем и сыном.

Но нет, не сделаешь, как хотелось бы, сиди и не прыгай, а то только испортишь все. И Аня, страдая, тревожась и в то же время радуясь, напряглась спиной, вся ушла в слух, и ей удалось уловить невнятные, приглушенные слова сына и отца.

— О чем задумался, батя? — с нарочитой грубоватой снисходительностью спросил Бориска.

— Да так, ни о чем… — смешался Иван Игнатьевич.

— Гляжу, в одну точку уставился…

Отец покхыкал, поерзал на ящике: тоже в диковинку было ему такое внимание сына.

— Это я, Боря, так просто глядел на террикон-то, — пояснил отец. — На нем уж, на копре, лампочка загорелась. Отовсюду видать, хоть откуда смотри. А тут как раз просвет. Между яблоньками. Я и уставился. Просто так. А думал я, Боря, совсем про другое. Не про шлаки, дьявол их побери!

Бориска засмеялся.

— А гости решили, что ты даже в такой день о терриконе заботишься.

«Зачем же он дразнит отца?» — посетовала Аня, едва удержавшись, чтобы не вмешаться. И тут Иван Игнатьевич мягко возразил сыну:

— Нет, Боря, не о терриконе. Я же сказал тебе. Натка вот на Байкало-Амурскую магистраль собирается…