Юрий Антропов - Ивановский кряж

— И мы сидим! — отрезал Борька, явно недовольный тем, что им с отцом помешали. — А кому надоело сидеть, пусть уходит!

— Ленка сейчас уйдет, так будешь знать! Кому интересно смотреть на твою спину?

— А чего моя спина? — сразу переместившись при упоминании Ленки, уже отходя и начиная улыбаться с прежней беззаботностью, хмыкнул Борька. — Спина что надо! Гвардейская, как сказал военком.

— Этому бы гвардейцу да ума побольше, — ласково сказала Аня и, присаживаясь рядом на корточки, провела рукой по колючей, остриженной наголо, Борискиной голове.

— И насчет ума не боись, мамуля! Это вон батя считает…

— Я ничего такого, сынок, не считаю, — помягчевшим голосом проговорил Иван Игнатьевич. — Разве же я тебя хочу обидеть? Что ты! — и сделал движение, будто собирался, в свою очередь, тоже погладить Борьку, но осекся, застеснялся, не донес руку до Борькиной макушки, уронил вниз и поспешно полез в карман за нюхательным табаком, сыпанув на корявую, изъеденную работой ладонь больше обычного.

— Это еще что такое?! — с притворным возмущением ахнула Аня. — Опять за табак принялся?! — с шутливым напором напала она на Ивана Игнатьевича, хорошо понимая сейчас, что только так и надо отвлечь отца и сына от серьезного разговора, к которому оба они еще не готовы. Вот сядут за стол да выпьют как водится, а потом еще будет вся ночь впереди и раннее утро, когда пойдут провожать Бориску на призывной пункт, и за это время они еще успеют излить друг другу душу.

— Да пускай, мам, нюхает! Тебе жалко, что ли? — заступился за отца Борька. — Сегодня я парадом командую! — Он легко засмеялся и снова обнял отца, но теперь уже открыто.

Иван Игнатьевич, счастливо притихнув под рукой сына, забыл про табак, машинально стряхнул его с ладони и тоже с легким сердцем сказал:

— Я же ведь как, Боря… Я же совсем не думаю так, что ты у меня ни на что путное не годный. Что ты! Я наоборот про тебя думаю. Если б не думал, разве бы я разрешил тебе переоборудовать кладовку под мастерскую? Мать вон сколько раз ко мне приставала: чего Бориска там попусту возится со своими радиодеталями? Баловство одно. «Мне кладовка по хозяйству нужна, кастрюли некуда ставить», — передразнил он Аню. — А я каждый раз твердил ей свое: ничего не попусту, ничего не баловство! Не надо мешать парню. Может, у него талант по части радио. А свои кастрюли ставь хоть на голову себе.

Иван Игнатьевич засмеялся, но Аня возмутилась, уже не столь и шутливо:

— Да нужна она мне была, эта кладовка! Мне кухни за глаза хватит. Ты сам же и ворчал, — уличила она мужа, — что тебе починкой заниматься негде, ты ведь для себя мечтал отвоевать эту кладовку, а я тебе не давала! А что касается Бориного таланта по радиочасти, — мать погладила сына по коленке, — то не я ли первая сказала об этом Солдатихе?

Иван Игнатьевич не нашелся что и ответить; он машинально оглянулся назад, на застолье, и Солдатиха, судачившая с соседями, только и слышавшая краем уха, что Аня помянула ее имя, готовно откликнулась взглядом: тут я, тут, говорите, приказывайте, сегодня я вся ваша.

— Тети Зины еще здесь не хватало, — буркнула Натка. — Может, все же к столу пойдем? А то прямо захвалили своего Бореньку… Между прочим, я тоже уезжаю. И еще неизвестно, когда вернусь домой, — в ее голосе засквозила обида.

Борька между тем успел переглянуться не только с Ленкой, но и с Юлькой. «Сидят, куда они денутся, — с неожиданным для себя равнодушием подумал он. — А вот у Натки никого нету, ни одного парня… То есть, вообще-то, нашлись бы, стоит ей только свистнуть, да вбила себе в голову, что никто ей не нужен, кроме Валерки. Свет клином на нем сошелся. Встретить бы мне хоть раз этого типа! Я бы ему живо растолковал, каких девчат любить надо».

— Вообще-то, верно, — Борька поглядел на отца и мать. — Чего вы тут все обо мне да обо мне?.. Давайте и Наташку заодно проводим! Отметим, так сказать. Пусть она едет, куда хочет. На БАМ — так на БАМ!

— Ну да! — запротестовала мать. — «Пускай едет»… С печки на горшок!

— Ей надо поехать, — упрямо сказал Борька, пряча взгляд от сестры и вызывая в ее душе смятенное чувство.

Отец с недоумением пожал плечами: ведь только что, минуту-другую назад, сын доказывал, что Натка мучается дурью…

— Ой, не пойму я вас! — сокрушенно махнул рукой Иван Игнатьевич. — У каждого семь пятниц на неделе. Исключительные, надо сказать, баламуты! Удивляться не приходится.

— А ты, пап, давай со мной, а? — тронув рукой плечо отца, предложила Натка.