Юрий Антропов - Ивановский кряж

Теперь Юлька, знающая по опыту, что мать потом, после таких разговоров, будет и день и два ходить как потерянная, трясет ее за плечи и внятно выговаривает:

— Мама, мам!.. Погадай Наташке, ну, пожалуйста, прошу тебя!

И уже бежит в материну комнату, несет в расшитом гладью шелковом мешочке гадальные бобы. С сухим стуком высыпает их на стол. Они глянцево-темные, крупные, с сизой затертостью от пальцев — до блеклости, как на передках поношенных хромовых ботинок.

— Ох ты, язва! — смеется Солдатиха. Берет из Юлькиных рук шелковый мешочек, утирает им глаза и уже тянется к таинственно замершим на столешнице бобам. — На кого гадать-то, на тебя, что ли, Юлька? — смеется она, искоса наблюдая за Наташкой, которая сидит, все так же отвернувшись к окну. — А ну!.. — Солдатиха лопатистой своей ладонью подгребает к себе поближе россыпь бобов, выбирает наугад один из них, подносит его к губам, что-то шепчет, закрывая глаза, и уже как бы отрешается от всего земного, зряшного, и Наташка поворачивается и смотрит на нее. — Цари-бобы, — истово шепчет Солдатиха, — скажите всю правду, скажите — не соврите…

И Юлькины глаза тоже как бы становятся еще больше — очарованно замирают, и в них светло и чисто отражаются удивление и надежда.

Не дав Солдатихе толком впасть в ворожейный транс, без стука заявилась Наташкина мать. Еще в дверях, на ходу вытирая мучные руки о свой передник, она поняла, что тут происходит, и вспомнила вчерашние ночные слезы дочери, а той явно стыдно стало перед матерью за эту глупую ворожбу.

— Я-то, дура, думала: доченька моя делом занимается, а они тут, баламутки, человека от дела отрывают!

— И не говори!

Малость сконфуженная такой неожиданной почтительностью в ее адрес — «человека от дела отрывают», — Солдатиха машет рукой: совратили, совратили, вертихвостки! И уже сгребает бобы в мешочек, показывая девчонкам тем самым, что гадание не удалось — какая тут ворожба с этой Аней, влетит всегда, как ветер.

— Ну, так что вы решили с платьем-то? — как бы тут же забывая про эту гаданку на бобах, будто ее и не было вовсе, говорит Аня, оглядывая Наташку и Юльку, обеих сразу.

Такой маневр она считает сейчас самым подходящим: девок надо загодя, еще до вечера, связать общим делом, чтобы уж Юлька возилась с этим платьем до конца и никуда не надумала ускользнуть на вечер. А то, судя по всему, сердечные дела Наташки не шибко какие баские… Ах, молодость, молодость, все-то ей кажется, что горе ее самое неизбывное и вся жизнь уж будто сегодня и кончается, и попробуй им докажи, что все равно они самые счастливые, и не докажешь, хоть тресни!

А разве им самим в свое время, справедливости ради говорит себе Аня, их матери и отцы могли бы доказать такое? Вот так-то и идет из века в век.

— Сошью его к весне, — говорит Наташка о платье, как о чем-то необязательном.

— Это как это так? Нет, ты слышишь, Зина? — обращается Аня к Солдатихе, и та немедленно откликается:

— Какая еще там весна, Наташк? Да на дворе зима, еще только-только март начался, а по-старому так еще целую неделю будет февраль, а ты уже о весне думаешь! — говорит она первое, что пришло ей в голову при последних Аниных словах, и только тут спохватывается про себя, что проще было бы спросить про платье — какой материал, почем за метр.

— Я ей к этому материалу украшение купила, — обиженно говорит Аня, — старалась как лучше — такие вишневенькие бусики в три рядка, вдоль всей шеи, — показывает она Солдатихе. — Семь рублей выкинула — и вот на тебе. К весне, оказывается…

Солдатиха качает головой, осуждая дочернюю неблагодарность.

— А ну-ка, — решительно заявляет она, бросая на кровать мешочек с бобами и снимая чехол со своей швейной машинки «Тула», — неси сюда материал! Матери, понимаешь, некогда, — незлобиво бурчит она на Наташку. По перепачканным в муке Аниным рукам Солдатиха поняла, что соседи затевают гулянку. — Человек совсем с ног сбился, а ты тут еще выкамариваешься чего-то.

Она прилаживает на нос очки, выколупывает шпульку, с деловым видом роется в шкатулке, вынимает сразу несколько катушек ниток и вопросительно поверх очков смотрит на Наташку: какие нитки-то наматывать на шпульку?

— Коричневые, коричневые! — поспешно и услужливо подсказывает Аня и взглядом одергивает, срывает с места Наташку.

Та с растерянной улыбкой в сопровождении Юльки идет за материалом.

— Ой, Зи-ина! — поет между тем Аня, знающая цену Солдатихиному умению шить. — Вот спасибо-то тебе! Я уж с тобой рассчитаюсь потом…