Юрий Антропов - Ивановский кряж

Тогда Иван Игнатьевич, чтобы хоть как-то проучить Сапрунова, а заодно и другим урок преподать, подступился к нему с вопросами на ближайшем партсобрании.

— Что же тебе, путешественник, не пожилось там, в Норильске-то, а? Платят, что ли, мало?

— Дело не в деньгах, — сразу обиделся тот.

— А в чем же тогда? — прикинулся простачком Иван Игнатьевич.

— Да как вам сказать… — помолчав, потупился Сапрунов. — Вроде и не хуже там, такие же агрегаты, а вот все же что-то не так. Даже запах в цехе иной…

И вот как произнес он это, так сразу и понял его Иван Игнатьевич и простил в душе. Коли даже запах вспоминал человек — это все, никуда больше не ринется, останется тут до конца. По себе судил Иван Игнатьевич. В подсобке у него пахнет неплохо будто бы, дышать есть чем, не то что у шахтных печей, где с непривычки першит в горле. Но дивно было то, что в плавилке у Ивана Игнатьевича голова сроду не болела и сердце не покалывало, а тут, в чистоте да в уюте, которой позавидовал бы любой сапожник, — хорошее помещение выделили для подсобки, ничего не скажешь, — весь больной к вечеру становился.

Добродушно улыбаясь теперь Сапрунову, бросавшему на него косые взгляды, Иван Игнатьевич под конец пуска спросил:

— Ты, Коля, не знаешь, когда Малюгин вернется из командировки?

— А я не нанимался его караулить.

«Ишь как разговаривает! Ну и молодец, что характер выдерживает», — мысленно похвалил плавильщика Иван Игнатьевич и насыпал на ладонь табачку. Значит, отчаливать не собирался, а готовился к долгому какому-то разговору.

«Видать, неспроста приперся в такую рань, — настороженно подумал Сапрунов, сбивая на затылок войлочную шляпу и осушая запястьем пот на лбу. — Не безделья же ради околачивается в цехе! Ну, Старая Графиня…»

— А Парычева ты, Коля, не встречал?

— И Парычев мне ни к чему.

Иван Игнатьевич согласно кивнул головой: мол, правильно отвечаешь, так мне и надо, чтобы не заговаривал с тобой, не отвлекал от дела, а уж если бы я хотел сей же момент увидеть начальство, то долго искать его не надо — у шлаковозгонки днюет и ночует.

— Понюхаешь за компанию? — Иван Игнатьевич, конечно, догадывался по глазам Сапрунова, что тот вовсе не настроен с ним разговаривать, но лед этот хотелось Ивану Игнатьевичу поломать, и он, без того сегодня добродушный, улыбнулся плавильщику и глазами, и лицом и даже сделал руками какое-то округлое движение, будто собирался пуститься в пляс и ждал только музыки, которую должен был сыграть Сапрунов на своей длинной кочерге.

— Давай, нюхну, — неожиданно согласился плавильщик и дернул губами в ответной скупой улыбке. — Попробовать, что за отрава.

— Во, молодец! — обрадовался Иван Игнатьевич такой сговорчивости и, понимая, что у плавильщиков сейчас выпала передышка, смело подошел ближе, протягивая пузырек с табаком и расплываясь в счастливой улыбке, что вот и его «курево» наконец-то пошло в ход. — Сыпь, сколько хочешь! Не жалей, не жалей!

— А чего мне жалеть-то? — Сапрунов и впрямь сыпнул от души, покосился на своих ребят, ждавших с любопытством, что же будет дальше, и, вобрав в щепоть сильными пальцами почти всю горку, лихо поднес к носу, сильно, со шмыгом втянул. В ту же секунду глаза его округлились, размашистые брови поползли вверх, рот полуоткрылся и ноздри хищного горбатого носа затрепетали, заподергивались вместе со щеточкой усов, и он с надрывом, вроде как испуганно, чихнул раз, и другой, и третий…

— Во, как хорошо-то! Ишь как у него смачно получается! А ну, Коля, еще разочек, — после каждого чиха приговаривал Иван Игнатьевич без всякого подтрунивания, а вполне сочувственно, даже как бы завистливо. — После такого чихания никакой грипп не пристанет и усталость как рукой снимет.

Сапрунов глянул на него слезящимися глазами не то с мольбой: подскажи, мол, ради бога, как мне остановиться, не то с предостережением, чтобы ушел совратитель от греха подальше, и снова чихнул трижды кряду, но уже тонко, надтреснуто.

— От вангреса отвернись, Коля! — ржали плавильщики. — А то свинец протабачишь, рафинировщики не примут!

Обливаясь слезами, метнулся Сапрунов к фонтанчику, из которого металлурги без кружки пили и лицо ополаскивали, и только там кое-как сбил чих, но дышал еще возбужденно, словно ждал нового приступа и не верил, что его больше не будет. Даже всхлипнуло что-то у него в груди.

— Ну, Старая Графиня! — покрутил он головой, возвращаясь. Однако в голосе его уже не было прежней холодности и натянутости.