Юрий Антропов - Ивановский кряж

— А мой-то, кобелина колченогий, — ругнул он собаку, — в спячку ударился. Ведь ни разу не тявкнул на вас, оглоед бессовестный. И я тоже хорош — завалился на топчан и полеживаю, как байбак…

Они переглянулись и молча, не сговариваясь, поднялись на обрыв.

Глаза у старика, отметил про себя Венька, за эту неделю запали в орбитах. А зима-то еще и не началась. Это разве зима — так себе, первая проба. Большого тепла, правда, уже не будет, но снег этот еще растает, черно развезет дороги и отстанут на короткое время припаи — уплывут по реке, дробно отсвечивая на перекатах.

— Удружил я тебе, да, Максимыч? — виновато спросил Венька.

— А че такое?

— Та-а… че! Знаешь, поди, че… Чихвостишь небось втихомолку, что я сманил тебя сюда.

Старик засмущался.

— Да брось ты об этом думать, Вениамин. Чего мне тут еще не хватает? И сыт, и в тепле. И зарплата идет, — он щербато улыбнулся.

— Ты знаешь что… — Венька задумался. — Давай-ка переезжай ко мне. Все равно квартира пустует. Мы же весь день на работе с Зинаидой. А вечером все вместе телевизор будем смотреть, а? — оживился он.

Старик вздохнул и покачал головой.

— Куда уж мне теперь… А вы далеко ли собрались? — плутовато сменил он разговор. — Поди, под маркой ловли браконьера, — это он явно Зинаиду копировал, — опять поехали чужих баб катать?

— Да вот решили еще раз попробовать проверить протоки, — улыбнулся Венька. — Охотка-то, как говорится, пуще неволи.

— Да уж это так, — подтвердил старик. — Как что в голову придет… А приемничек твой, Веня, у меня, считай, не умолкает, — вспомнил он, — на ночь разве что и выключаю. А так, весь день — то песни, то речи. Будто не один в домике-то. Может, чайку перед дорожкой попьете? По чашечке, а?

«Ну и скотина же я, — ругнул себя Венька, — окончательно помешался с этой рекой… Ведь так бы и уплыл, не повидавшись».

— От чая у меня лично уши опухают, Егор Максимыч, — вяло сказал Бондарь. — А чего покрепче — это наш капитан решает, когда давать, а когда нет, — ухмыльнулся он, как бы показывая свое снисходительное отношение к чудачествам Веньки. — Браконьер, говорит, должен видеть в нашем лице образец честного советского лодочника, любителя природы и вообще живого мира. Я вот даже побрился перед дорогой.

Старик оглядел их всех троих.

— Вы-то, гляжу, — сказал он Бондарю и Ивлеву, — подсобрались… куда с добром! Ишь как наснизнились: и полушубки себе раздобыли, и шапки пушистые, прямо как из магазина. А Вениамин-то у вас ведь замерзнет, — как бы укорил он их, жалея Веньку взглядом.

— А вот вы с ним сами и поговорите, Егор Максимыч, — подсказал Ивлев. — Облачился в свой рокан и думает, что так и надо.

— У меня же под ним фуфайка, чудак ты! — смутился Венька от такой непривычной заботливости. — Меня же ни одним ветром не прохватит!

— Ага, еще и кепочкой потом прикроешься, — язвительно согласился Сашка.

— А чем тебе не нравится мой кемель? — отшутился Венька, кособоча помятый козырек набекрень. — Из классного драпа, между прочим.

— Был из классного.

— Это уж да-а, — весело мотнув головой, засмеялся Венька.

— А этого-то, — тихо промолвил старик, насмешливо глядя в спину Бондаря, — какая нечистая из дому тянет? Прямо ни на шаг от тебя. Скажи, каким матросом заделался!

— Да пусть плывет, жалко, что ли.

— Уж и курвет у него… Все отстает, поди? Не блудит по протокам-то?

— Так мы же поджидаем.

Старик понимающе кивнул, — ты-то, мол, не бросишь, чего тут зря говорить. Поддернув за полы сползавший с плеч полушубок, задумчиво потрогал давно не бритые свои щеки, редко поросшие сивой щетиной. Перехватывая Венькин взгляд, всмотрелся вдруг в самые его зрачки.

— Слушай, Веня, чего я спрошу… А если бы ты, к примеру, уже поймал того субчика, за которым гоняешься… то уж сегодня-то, в такую погибель, — перевел он взгляд на недобро косматившееся небо, — поди, и не поплыл бы никуда, а?

Венька пожал плечами.

— Поплыл бы, наверное. Все равно.

— За другими гоняться?

— Ну, за другими. Если б попались, конечно.

— А если бы знал, что не попадутся, что нету сегодня на реке ни единого человека?

В глазах Максимыча заметно посветлело, и Венька тут же простил старику это его любопытство, разбередившее ему душу, потому что не раз и не два уже думал об этом сам — о смысле всего того, что он делал, во что верил и к чему стремился.

— Наверно, все равно бы поплыл, — сказал он старику, отворачиваясь, как бы давая тем самым ему возможность осуждать его прямо на месте.