Юрий Антропов - Ивановский кряж

Марию поразила внезапно пришедшая мысль, что любовь-то как раз и проверяется бедой, которая сваливается на человека, будто снег на голову. По хорошей-то жизни весь мир кажется устроенным именно так, как нужно для счастья. Но только занеладится что-то в жизни — все и меняется сразу, потому и меняется, что люди первыми откликаются на эту перемену: поворачиваются к тебе либо лицом, либо спиной. Вот тут-то и нужна человеку сила, чтобы выстоять, не испугаться этого отчуждения. И уж коли выстоял — значит научился понимать жизнь полнее, глубже, отсеивать в ней шелуху от ядрышек.

— Иди, Митя, к своей машине, не мокни тут зря, — помолчав, искренне пожалела его Мария. В душе не было к нему теперь ни злости, ни какого-то другого чувства, кроме жалости. Ну разве не жалко его такого, с красным в синих прожилках носом и жиденькими, не то мокрыми, не то сальными кудрями на висках и затылке? Сидит перед нею потерянный, никому не нужный, хотя пытается хорохориться, выставить себя в выгодном свете — дескать, время его еще не прошло, он не только ни на что не жалуется, но, напротив, планирует свою жизнь как нельзя более удачно.

— А как же наш разговор? — смешался он.

— Да никак. Какой может быть теперь разговор…

Мария поднялась и, не сказав ему больше ни слова, пошла по аллейке к дому.

Ни Мария, ни Наум не знали, что ночным самолетом к ним прилетел дальний нежданный гость.

Иван Игнатьевич собрался на юг недолго думая. Наташка все-таки уехала на БАМ, не прогостив в Кедровке и недели, и расстроенный отец, вернувшись домой, поначалу ничего не сказал Ане, а решил, пока отпуск еще не кончился, слетать на юг. Дорогое получалось удовольствие, но откладывать дальше было некуда.

Он не стал отбивать телеграмму Марии и Науму, чтобы не будоражить их. Да и охота было глянуть на этот самый курорт, на житье-бытье родных без них самих. А то как обступят, как начнутся объятия да поцелуи — весь мир и повернется, хочешь не хочешь, не той стороной, какая есть на самом деле.

До поселка доехал он с шиком, на такси. Правда, шик обошелся ему в копеечку, крымские шоферы еще нахальнее алтайских оказались. Содрали сколько можно было и еще сверх того. Но это огорчение Ивана Игнатьевича улетучилось тотчас же, едва лишь он вышел на берег моря.

Мать честная, ахнул он, это сколько же тут скопилось воды?! А синее-то, синее! Иван Игнатьевич не верил своим глазам.

Малость придя в себя и оглядевшись, он повыспросил у женщины с метлой — уж ясное дело, была местной, не курортница, — где тут проживают Комраковы. Оказалось, что Мариина квартира у него в тылу — не знаючи миновал ее аж возле гаража, за парком, а «кораблик» Наума и Таисии, как выразилась уборщица, стоит у него перед носом.

Забыв про чемодан, Иван Игнатьевич как-то крадучись подошел к чудному домику, примостившемуся прямо на краю пляжа. Все четыре стены у него были сплошь стеклянные — окна во всю ширь от пола до потолка, а потому изнутри занавесили их циновками. «Это как же они тут живут? — смятенно подумал Иван Игнатьевич. — Не кораблик, а скворечник. Вот это устроился Наум… Не лучше цыгана в шатре».

Сноху Таисию он увидел под маленьким навесом у двери домика, выходящей к морю. Она тоже сразу узнала его, хотя виделись они за всю жизнь раза два, не больше.

— Господи, Ваня! — всплеснула она руками. — Это каким ветром тебя занесло?

Расчувствовавшись от этого простого и ласкового, как показалось, обращения к нему, Иван Игнатьевич сходу потянулся к ней поцеловаться, обнял крепко, без смущения, будто именно Таисия, а не Наум, и была его главной родственницей.

— А ты как меня узнала-то? — счастливо улыбнулся он и, сняв очки, просушил платочком выступившие на глазах слезы.

— А чего тебя не узнать? Копия — Наум! И очки все те же. Ты сними пиджак-то! Тут ведь тебе не Алтай.

— Да уж не Алтай… Я в демисезонном пальто и шляпе улетал-то, у нас же там скоро холода начнутся. Удивляться не приходится. Пришлось в Симферополе вталкивать в чемодан свою сибирскую амуницию. Ну и жара тут у вас! Похлеще, чем в плавилке.

— Где?

— В плавильном цехе, говорю.

— А… Да ты и рубашку скинул бы. Разболокись, разболокись! — засмеялась Таисия, и от этого деревенского полузабытого слова, которое припомнила сноха вроде как нарочно, душа Ивана Игнатьевича и вовсе запела. Он не знал, что ему делать в первую очередь — или бежать скорее разыскивать брата и дочь, или сначала расспросить обо всем Таисию, а то, чего доброго, она может и обидеться: за родню ее не считает, сразу умчался сломя голову к своим.