Оливия Лэнг - Crudo

Вернувшись к себе в кабинет, она несколько часов сравнивала преимущества путешествий на самолете и на поезде из Вашингтона до Нью-Йорка, потом стала рыться на Airbnb в поисках жилья в Ист-Виллидж. Ей пришелся по душе вариант в одном квартале от ее старой квартиры, в ее обшарпанном великолепии Кэти прожила многие годы. Ванна в кухне, постоянный риск газовой утечки, интернет еле дышит, соседи несносные, кровать-платформа, долгие часы своей жизни она безжизненно лежала на ней, уставившись в потолок, иногда записывая обрывки снов. Три четверти этих бездомных – черные или пуэрториканцы. Бетон воняет мочой гораздо сильнее, чем улицы вокруг. Она написала в эссе, что это был Сент-Питерсберг, но она никогда не была в Сент-Питерсберге, это был Нью-Йорк, кусок города размером 14 на 6 улиц, недавно окрещенный Алфабет-сити.

Теперь, сидя на диване, она написала: как началась Америка. Чтобы победить Америку, ей нужно понять, кто такая Америка. Она написала: Трамп, второстепенный фактор по своей сути, более не существует. Она написала: какие есть мифы о сотворении Америки. Она начинала накручивать себя. Она написала: Америку, или Свободу, создала жажда религиозной нетерпимости. Кто-то колотил в дверь. Молоток, разбивающий панцирь краба. Она хотела, чтобы ее раскололи, в том-то и дело, но только на ее условиях и в заранее оговоренных рамках. Существовали правила, она их меняла. Мне нравятся твои крысиные лапки, сказала она мужу и положила между ними подушку.

На следующий день ей вздумалось обрезать себе волосы, что она и сделала перед зеркалом в ванной, наобум щелкая ножницами. Мальчишеская стрижка, что-то среднее между Чарльзом и Дианой, как на той самой популярной фотографии, где она похожа на школьника, отчетливо гееватого, главного красавчика в параллели, с римским носом и широко поставленными прикрытыми глазами, похожая на Кэри Элвеса в «Другой стране». Кэти нравилась Диана, ей нравились истерички и нравились стоики, ей нравилось представлять, как она бродит по Кенсингтонскому дворцу с телефоном в одной руке, осторожно переступая через шнур, и, может, бокалом шардоне в другой. Разговаривает с Фредди Меркьюри: дорогой, мне так скучно, ты не представляешь себе, загляни ко мне, ладно, я сама приеду. Она заигрывает с ним, но совсем не по-антуанеттовски, не то что она даже избалована, просто ей нужно внимание, ей плохо, она не может держать себя в руках. Когда она решила поделиться своей историей, она не могла поверить, что книгу нельзя напечатать на следующий же день, что довольно смешно, но вместе с тем можно понять, подумала Кэти, которая сама, бывало, негодовала по поводу сроков публикаций. Голодные люди, срыгивающие безе в дворцовом сортире, – разве не прелестно? Это уравнивает, и, наверное, именно поэтому люди так обезумели, когда она умерла. Кэти лично в тот день обдолбалась героином, перед этим опрометчиво купив пакетик бодяжных спидов, но она помнила лихорадочное чувство, помнила потный жар, как все переполошились, делали глупости, это нездоровое помешательство. Не так давно Кэти гуляла рядом с мемориальным фонтаном Дианы со знакомым поэтом, не специально, они случайно там оказались, и их обоих поразило, какие скользкие и смертельно опасные были на вид гладкие желоба, по которым носились маленькие дети. После, а может, до этого они купались в озере Серпентайн, оба в первый раз. Вода была черная и по большей части состояла из утиного дерьма. Поэт сказал: побуду настоящим мужиком – и поплыл от нее прочь показательным кролем. Она смотрела на здания, серевшие на горизонте, печальный старый Лондон, ссохшийся в пропитанном частицами и пыльцой платанов воздухе. Душевых там не было. Ей было всё равно, она ополоснулась в раковине, но вот поэту потом еще предстояло идти на свидание. Кажется, одну сторону Кэти постригла короче, чем другую. Это ее тоже мало беспокоило, иногда ей становилось интересно, когда же проступит на поверхность ее глянцевая сторона, изысканная и собранная, безукоризненно ухоженная, держаться она умела хорошо, она повидала мир, а путешествия спустя какое-то время оставляют на тебе лоск, но тем не менее ухоженной она никак не была.

Очень часто в том году и даже на год раньше употребляли фразу: полыхает, как пожар на свалке; или еще: я хочу всё сжечь; или сокращенно: всё сжечь. Люди возмущались по поводу альт-правого лягушонка Пепе, но Кэти казалось, что интернет усугублял жажду разрушения с обеих сторон, это не то место, где можно конструктивно проводить время. Период ее одержимого изучения правого крыла продолжался. То утро 23 августа 2017 года она провела за чтением эссе о Дилане Руфе, стороннике превосходства белой расы со стрижкой-горшком, который учинил расправу над девятью афроамериканцами в их церкви. Взгляд у него был тупой и стеклянный, как будто ненависть в его голове просто заняла готовое пустое место, хотя едва ли что-то тут было просто. Автор эссе съездила на плантацию, где побывал Руф перед убийствами. Я стояла рядом с манекенами, которые изображали черных людей в состоянии их глубочайшего унижения, писала она, и заметила, что манекенов хозяев и хозяек плантации там нет. К статье прилагалась фотография Руфа в майке GOLD’S GYM и вареных джинсах с горящим флагом США. Что за республику они все хотели? Такую, где между людьми нет никаких различий, а значит, со всеми будут считаться. Я вас умоляю, вы правда такие идиоты? Республика, во имя которой надо сжечь 11 миллионов нелегальных иммигрантов – Кэти тем утром слышала по телевизору, как лидер ку-клукс-клана поклялся это сделать. Они хотели молока и меда, всё как в Библии, а еще реки крови и города в огне, вернуть в программу рабство, оживить эти униженные тела. Словно живешь внутри картины Филипа Густона – всё такое тупое и гнилое, такое карикатурное, пятна крови на белых балахонах, ребята-работяги дежурят по ночам с дубинками, потом гора ботинок и курток, ты отлично знаешь, где их владельцы.