Уильям Берроуз - Голый завтрак [litres]

Браубек и Молодой Сьюард дерутся ножами для кастрации боровов среди коровников, клеток и повизгивающей псарни… тихо ржущие лошади обнажают желтые зубы, мычат коровы, воют собаки, кричат, как грудные дети, спаривающиеся коты, загон с огромными боровами, которые ощетинились и издевательски улюлюкают. Браубек Нетвердый пал от меча Молодого Сьюарда и пытается запихнуть обратно синие кишки, вываливающиеся из восьмидюймовой раны. Молодой Сьюард отрезает и сжимает в руке хуй Браубека, пульсирующий на дымной розовой заре…

Браубек пронзительно кричит… Тормоза подземки исторгают озон…

– Отойдите, братва… Отойдите.

– Говорят, его кто-то толкнул.

– Он плелся нетвердым шагом, точно плохо видел.

– Сдается мне, ему дым глаза застилал.

Мэри, Гувернантка-Лесбиянка, упала в пивной, поскользнувшись на окровавленном котексе… С идиотским радостным ржанием ее растаптывает до смерти трехсотфунтовый педрила…

Он поет жутким фальцетом:

Он достает позолоченный деревянный меч и принимается им размахивать. Его корсет со свистом улетает прямо в мишень для дротиков.

Старый матадорский меч гнется, врезавшись в кость, и со свистом отлетает прямо в сердце Эспонтанео, пригвоздив к трибунам его нереализованную доблесть.

«И вот из Пизд-Лиза, штат Техас, приезжает в Нью-Йорк один моднючий педрила, самый щеголеватый из педиков. А содержат его старухи из тех, что помешаны на молодых педиках, беззубые старые хищницы, слишком слабые и медлительные, чтобы гоняться за другой добычей. Дряхлым, изъеденным молью дерьмовым тигрицам только и остается, что охотиться на педиков… Ну а тип этот был себе на уме, к тому же для педрилы довольно мастеровитый, вот он и начинает делать драгоценные украшения и ювелирные гарнитуры. Каждой богатой старой манде в Большом Нью-Йорке хочется, чтобы гарнитур ей смастерил именно он, и он зашибает бабки – «21», «Эль-Марокко», «Сторк», – вот только сексом заниматься некогда, и он все время трясется за свою репутацию… Он начинает играть на скачках, полагая, что в азартных играх есть нечто мужественное, бог знает почему, – по его расчетам, если его увидят на ипподроме, то сразу зауважают. Мало кто из педиков играет на скачках, а те, что играют, проигрывают больше всех прочих, игроки из них паршивые: попав в полосу невезения, они азартно влезают в долги, а когда выигрывают – трусят рисковать… впрочем, такой у них образ жизни… Нынче каждый ребенок знает единственный закон азартной игры: выигрыши и проигрыши идут полосами. Будь азартен, если выигрываешь, и не лезь в игру, если проигрываешь. (Знавал я одного педрилу, так тот запустил руку в кассу и, чтоб не угодить в Синг-Синг, должен был как штык успеть выиграть сразу две тысячи. Не то что наш пидор… Ему и двушник-то за счастье…)

Короче, он проигрывает, проигрывает и снова проигрывает. Как-то раз он уже собирается вставить камень в оправу, но тут происходит то, чего и следовало ожидать. «Конечно, потом я верну его на место». Знаменитые последние слова. Так что той зимой бриллианты, изумруды, жемчуга, рубины и звездчатые сапфиры высшего общества один за другим отправляются под залог и подменяются искусными подделками…

Ну а на премьеру в «Метрополитен» одна старая карга, думая, будто выглядит блистательно, заявляется в бриллиантовой тиаре. Тут подходит к ней другая старая шлюха и говорит:

– Ах, Мигглз, ты так находчива… оставить настоящие дома… Мы и впрямь сошли с ума, нельзя же то и дело испытывать судьбу.

– Ошибаешься, дорогая. Это и есть настоящие.

– Ах, Мигглз, ну что ты, милочка, они поддельные… Можешь спросить у своего ювелира… Да у кого угодно спроси. Ха-а-а-ааа!

И вот наскоро созывается шабаш. (Люси Брэдшинкель, взгляни на свои изумруды.) Все эти старые ведьмы разглядывают свои камушки так, точно обнаружили у себя симптомы проказы.

– Мой рубин цвета цыплячьей крови!

– Мои чегные упалы! – Старая сука так много раз была замужем за всякими узкоглазыми и латиносами, что и сама не может отличить свой акцент от пердежа…

– Мой звездчатый сапфир! – визжит «шикарная бабенка». – Ах, все это так ужасно!

– Да это же все дешевка прямо из «Вулвортса»…

– Остается только одно. Я вызываю полицию, – заявляет прямодушная эмансипированная старушенция; и, тяжело ступая по полу в туфлях на низком каблуке, она идет звонить легавым.