Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

Вокруг нас собралось довольно много народу. Люди были удивлены, но не особенно потрясены происшедшим – сейчас подобное случается сплошь и рядом. « Allerhand », – бормотали они. В двадцати метрах, на углу Потсдамерштрассе, стояли хорошо вооруженные полицейские: грудь колесом, руки на рукоятках револьверов, они невозмутимо и величаво взирали на происходящее.

Вернер попал в герои. Несколько дней назад его фотография появилась в «Роте Фане» с подписью: «Еще одна жертва кровавых злодеяний полиции». Вчера, в Новый год, я навестил его в больнице.

Сразу после Рождества произошла стычка около банка Штеттинер. Вернер был с краю и не знал, в чем дело. На всякий случай решив, что это может быть что-то политическое, он закричал: «Рот фронт!» Полицейский попытался арестовать его. Вернер ударил полицейского в живот. Полицейский вытащил револьвер и трижды выстрелил Вернеру в ногу. Потом он подозвал другого полицейского, и они оттащили Вернера в такси. По пути в участок полицейские били его дубинками по голове, пока он не потерял сознание. Когда он поправится, его, скорее всего, будут судить.

Он рассказывал об этом с величайшим удовольствием, сидя в постели в окружении восхищенных друзей, в числе которых были Руди и Инге в шляпе à la Генрих VIII. На простыне лежали газетные вырезки. Кто-то аккуратно подчеркнул красным карандашом его имя.

Сегодня, 22 января, нацисты провели демонстрацию на Бюловштрассе перед домом Карла Либкнехта. Всю прошлую неделю коммунисты пытались воспрепятствовать ей. Говорили, что это намеренная провокация – так оно и было. Я пришел посмотреть вместе с Франком – корреспондентом одной газеты.

Как Франк потом говорил, это была вовсе не нацистская, а полицейская демонстрация – на каждого нациста приходилось по крайней мере по два полицейских. Возможно, генерал Шлейхер разрешил провести парад с единственной целью – показать, кто истинные хозяева Берлина. Все говорят, что он собирается провозгласить военную диктатуру.

Но истинные хозяева Берлина не полицейские; не армия и, конечно же, не нацисты. Хозяева Берлина – рабочие, несмотря на всю пропаганду, которую я слышал или читал, несмотря на все демонстрации, в которых участвовал; впервые я понял это только сегодня. Среди стянувшихся к Бюловплатц людей коммунистов было сравнительно немного, и все же я чувствовал, что они объединились против демонстрации. Кто-то запел «Интернационал», через минуту песню подхватили – даже женщины с детьми, выглядывающие из высоко расположенных окон. Нацисты поспешили как можно быстрее промаршировать мимо между двойными рядами своих защитников. Большинство шли, уставясь в землю или стеклянным взглядом смотрели вдаль: мелькнуло несколько тошнотворных, вороватых улыбок. Когда процессия прошла, пожилой тучный маленький эсэсовец, который отстал, запыхавшись от быстрой ходьбы, тщетно пытался пристроиться в конец колонны в смертельном испуге от того, что он остался один. Вся толпа покатилась со смеху.

Во время демонстрации на Бюловплатц никого не пускали. Толпа волновалась, и обстановка накалилась. Полицейские, угрожающе размахивая оружием, приказали толпе отступить; менее опытные со страху, похоже, были готовы стрелять. Потом появилась бронированная машина и медленно начала наводить на нас стволы орудий. Толпа бросилась врассыпную в парадные домов и двери кафе, но как только машина отъехала, все снова высыпали на улицу с криками и песнями. Зрелище слишком напоминало шумную детскую игру, чтобы внушать настоящую тревогу. Франк бурно радовался, улыбаясь во весь рот и подпрыгивая в своем развевающемся пальто и огромных очках, напоминая смешную неуклюжую птицу.

Прошла неделя. Шлейхер ушел в отставку. Партия «моноклей» сделала свое дело. Гитлер сформировал кабинет вместе с Гутенбергом. Все считают, что это продлится не дольше чем до весны.

Газеты все больше походят на журналы для школьников. В них нет ничего, кроме новых указов, приговоров и списков арестованных. Сегодня утром Геринг ввел три новые разновидности государственной измены.

Каждый вечер я сижу в большом полупустом артистическом кафе возле Мемориальной церкви, где евреи и левые интеллектуалы, склонив головы над мраморными столами, испуганно шепчутся. Многие из них знают, что их наверняка арестуют – если не сегодня-завтра, то на следующей неделе. Поэтому они вежливы и обходительны друг с другом, приподнимают шляпы и справляются о здоровье членов семьи. Нашумевшие литературные ссоры, продолжавшиеся несколько лет, забыты.