Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин [litres]

Когда я просмотрел фотографии, Руди отвел меня в конференц-зал. На стенах висели длинные цветные знамена с вышитыми инициалами и таинственными тотемными эмблемами. В дальнем конце комнаты стоял низкий стол, покрытый алой вышитой скатертью, – своего рода алтарь. На столе стояли свечи в бронзовых подсвечниках.

– Мы зажигаем свечи по четвергам, – объяснил Руди, – когда у нас сборы у огня. Тогда мы садимся в кружок, распеваем песни и рассказываем разные истории.

Над столом и подсвечниками висело нечто вроде иконы – окантованный портрет молодого следопыта неземной красоты со знаменем в руках, сурово вглядывающегося в даль. Мне стало не по себе. Я извинился и поспешил уйти.

Из разговора, подслушанного в кафе: молодой нацист со своей девушкой обсуждают будущее партии. Нацист пьян.

– Ну, я-то знаю, что мы победим, – нетерпеливо восклицает он, – но этого недостаточно! – И бьет кулаком по столу. – Должна пролиться кровь!

Девушка поощрительно гладит его по руке. Она пытается уговорить его пойти домой.

– Ну конечно, прольется, дорогой, – воркующим голосом поддакивает она. – Фюрер обещал в нашей программе.

Сегодня «Серебряное воскресенье». На улицах толпятся покупатели. По всей Таузенштрассе мужчины, женщины и мальчишки торгуют вразнос почтовыми открытками, цветами, песенниками, маслом для волос, браслетами. Между трамвайными путями сложены для продажи рождественские елки. Одетые в форму эсэсовцы гремят копилками. В боковых переулках дежурят грузовики с полицией, так как любое скопление народа сегодня грозит вылиться в политическую демонстрацию. Армия Спасения установила огромную, украшенную огнями елку на Виттенбергплатц с голубой электрической звездой на макушке. Вокруг нее стоит студенческая компания, отпуская саркастические замечания. Среди них я узнал Вернера из коммунистического кафе.

– В следующем году в это время, – сказал Вернер, – звезда будет другого цвета!

И громко расхохотался – он был в приподнятом, слегка истерическом настроении.

– Вчера, – сказал он мне, – со мной произошла невероятная история. Мы с тремя товарищами решили провести демонстрацию на бирже труда в Нейкельне. Я должен был выступать, а остальные – следить за тем, чтобы меня не перебивали. Мы пришли около половины одиннадцатого, когда там собирается народ. Конечно, все было спланировано заранее – товарищи должны были держать двери, чтобы ни один клерк не мог выйти. Они сидели взаперти, как кролики… Естественно, мы не могли им запретить вызвать полицию, мы это прекрасно понимали. У нас было шесть-семь минут. Как только закрылись двери, я вспрыгнул на стол. Я просто выкрикивал все, что приходило в голову, – не помню, что я там наговорил. Но всем понравилось. Через минуту народ уже был в таком экстазе, что я попросту испугался, боялся, что они ворвутся в контору и станут кого-нибудь линчевать. Началась такая заваруха, поверь мне! Но в разгар оживления к нам подошел товарищ с улицы и сказал, что подоспели полицейские – уже выгружаются из машины. Пора было смываться… Наверное, они замели бы нас, но толпа была на нашей стороне и не пускала их внутрь, пока мы не выбрались через другую дверь… – Вернер задохнулся и замолчал. – Уверяю тебя, Кристофер, – добавил он, – капиталистическая система долго не продержится. Рабочие восстают.

Ранним вечером я пришел на Бюловштрассе. Во Дворце Спорта нацисты проводили митинг. Оттуда группами выходили мужчины и мальчики в черных и коричневых рубашках. Впереди меня по тротуару шли три эсэсовца. На плечах они несли свернутые знамена – точно ружья; древки заканчивались острыми металлическими наконечниками.

Вдруг они подошли вплотную к юноше семнадцати-восемнадцати лет в штатском, спешащему в противоположном направлении. Я слышал, как один нацист закричал: «Это он!» – и тотчас все трое бросились на молодого человека. Он закричал и попытался увернуться, но его опередили. Через минуту они оттеснили его к парадному и стали пинать его и тыкать острыми металлическими древками. Не успел я оглянуться, как эсэсовцы уже бросили свою жертву и стали проталкиваться сквозь толпу к лестнице, ведущей на железнодорожную станцию.

Вместе с одним прохожим мы первыми бросились к дверям, где лежал молодой человек. Он валялся в углу, как брошенный мешок. Когда его подняли, мне стало дурно – я увидел месиво, в которое превратилось его лицо. Один глаз наполовину вытек, из раны лилась кровь. Он был жив. Кто-то вызвался отвезти его на такси в больницу.