Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

– Я заставила вас ждать, дорогой? – прошептала она, поднялась на цыпочки и поцеловала мою руку, сжимавшую край плаща. – Какой вы высокий в этом плаще! Извините, я немного опоздала, но последний вальс был настолько восхитительным, что я не могла устоять. Жаль, что вы не танцевали его со мной.

– Своим появлением вы оказываете мне честь, – ответил я, обняв ее за талию и увлекая к двери, ведущей в сад. – Скажите, как вам удалось ускользнуть из бального зала?

– О, легко. В конце вальса я оставила партнера и сказала, что тотчас же вернусь. Потом взбежала к себе наверх, накинула плащ – и вот я здесь. – Тут она снова рассмеялась, явно находясь в превосходном настроении.

– Очень хорошо, что вы все-таки отправились со мной, моя красавица, – пробормотал я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно нежнее. – Как любезно с вашей стороны согласиться потворствовать моей причуде. Вы видели свою служанку? Она знает, куда вы направились?

– Она? О нет, ее вообще не было в моих комнатах. Вы же знаете, она неисправимая кокетка. Думаю, она развлекается с официантами на кухне. Бедняжка! Надеюсь, ей это нравится.

Я с облегчением вздохнул: пока о нас никто ничего не знал. Никто не успел заметить нашего ухода, и никто даже не догадывался о моих намерениях. Я бесшумно открыл дверь, и мы вышли наружу. С показной заботливостью поплотнее закутав жену в плащ, я быстро повел ее через сад. Вокруг не было ни души – нас никто не увидел. Дойдя до калитки, которая вела из сада на улицу, я на минуту оставил ее, чтобы подозвать извозчика. Увидев пролетку, она несколько удивилась.

– Я думала, нам недалеко ехать, – сказала она.

Я заверил ее, что это действительно так, добавив, что беспокоюсь лишь, как бы она не устала. Довольная этим объяснением, она позволила мне помочь ей усесться. Я устроился рядом с ней и сказал извозчику:

– На виллу Гуарда!

Пролетка с грохотом покатила по неровной булыжной мостовой глухой улицы города.

– Вилла Гуарда! – воскликнула Нина. – Где это?

– Это старый дом, – ответил я, – недалеко от того места, о котором я вам говорил, – где спрятаны драгоценности.

– О! – Явно довольная, она откинулась на спинку сиденья, слегка склонив голову мне на плечо.

Я притянул ее к себе, сердце мое колотилось от жуткой, зловещей радости.

– Моя, наконец-то моя! – шептал я ей на ухо. – Моя навеки!

Она подняла ко мне лицо и торжествующе улыбнулась, ее холодные ароматные губы встретились с моими – горящими и нетерпеливыми – в страстном поцелуе. Да, я ее поцеловал – а почему бы и нет? Она была моей, как и любая купленная рабыня, и заслуживала куда меньшего уважения, чем случайная игрушка султана. И, если она решила меня ласкать, я не стал ей запрещать, позволив считать, будто рухнул под напором ее чар. И все же, когда я иногда бросал взгляд на ее лицо, пока мы ехали в полутьме, я не мог не поражаться всепоглощающему тщеславию этой женщины! Ее самодовольство было таким безграничным и, учитывая ожидавшую ее участь, столь трагически абсурдным!

Она испытывала высшую степень восхищения собой, своим нарядом и – как ей казалось – своей победой надо мной. Кто мог измерить глубину дерзких фантазий, в которые она погрузилась, кто мог представить себе безграничность ее себялюбия?

Видя такую, как она, красивую, богатую и, прежде всего, прекрасно одетую женщину, разве менее удачливые и внешне привлекательные дамы не станут ей завидовать? Общество понимает, о чем я говорю: ведь в наши дни именно одним лишь нарядом женщина может обеспечить себе превосходство. О да, ей обязательно станут завидовать. Однако поверьте, себялюбивая особь женского пола, искренне поклоняющаяся лишь божествам Моды и Капризов, презираема и никому не нужна настолько, что смерть ее не станет потерей даже для так называемых лучших подруг.

Я прекрасно знал, что во всем Неаполе не было ни одной души, по-настоящему привязанной к моей жене. Никто по ней не скучал, даже служанка, хотя моя жена в своем неуемном самомнении представляла себя самой обожаемой красавицей в городе. Тех, кто по-настоящему ее любил, она презирала, бросала и предавала. Я задумчиво смотрел на нее, откинувшуюся на спинку сиденья пролетки. Она по-прежнему была в моих объятиях, время от времени с ее губ срывался вздох восхищения самой собой, но мы почти не разговаривали. Ненависти так же нечего сказать, как и любви!

Ночной ветер все усиливался, хотя дождя не было, штормовые порывы крепчали, и бледная луна иногда выглядывала из разрывов белых и серых туч, мчавшихся по небу, словно летучее войско. Она светила прерывисто и тускло, словно некий небесный факел, пробирающийся сквозь лес теней. Иногда до наших ушей доносились всплески музыки или разноголосый рев труб с далеких городских улиц, где люди все еще продолжали праздновать масленичный четверг, или треньканье мандолин примешивалось к перестуку колес нашей пролетки. Однако через несколько минут смолкли даже эти звуки.