Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

Как-то раз, оставшись один в своей библиотеке на вилле, я вспомнил, что в верхнем ящике стоявшего там старого дубового секретера всегда лежали ключи от погребов и комнат. Я посмотрел и увидел, что они, как обычно, лежат на месте. На каждом висела бирка с обозначением помещения, и я принялся нетерпеливо их перебирать. Так и не найдя то, что искал, я уже было собрался закрыть ящик, как вдруг заметил большой ржавый железный ключ, засунутый в самый дальний его угол. Я вытащил ключ и с радостью прочел надпись на бирке: «Усыпальница». Я тотчас же сунул его в карман, радуясь столь полезному приобретению: я знал, что ключ мне скоро понадобится. Во время карнавала кладбище пустовало, никто не приходил сюда, чтобы возложить венки или цветы на место последнего упокоения родных или друзей. Кто думает о мертвых в веселом вихре карнавала? Во время своих частых прогулок туда я всегда был один, я мог бы открыть склеп и спуститься в него незамеченным, но я этого не делал, довольствуясь тем, что иногда вставлял ключ в замок и убеждался, что он поворачивается без труда.

Возвращаясь с одной из таких прогулок на закате теплого дня в конце недели, предшествовавшей моей свадьбе, я направился к Моло, где увидел живописную группу моряков и девушек, исполнявших один из удивительно грациозных народных танцев. Страстные движения танцующих и их выразительная жестикуляция сопровождались звучным аккомпанементом гитары и ритмичным звяканьем бубна. Красивые возбужденные лица, сверкающие глаза, смех, веселые разноцветные костюмы, блеск бусин на смуглых шеях девушек, красные шляпы, лихо заломленные на густых черных кудрях моряков, – все рисовало картину, полную света и жизни, ярко блиставшую на фоне светло-серого и желтоватого февральского неба и моря, а сверху ее оттеняли суровые темные стены Кастель-Нуово.

Эту сцену мог бы изобразить на холсте английский художник Люк Филдс: человек наших дней, родившийся в краю густых туманов и грозовых туч, смог, несмотря на эти недостатки, наделить свою кисть неистощимым богатством и сиянием ярких красок Италии. Я с удовольствием наблюдал за танцем – его отличали удивительная гармония и безупречный ритм. Игравший на гитаре то и дело запевал песню на диалекте, который подходил к музыке танца так же, как розовый бутон вписывается в цветочную чашку. Я не разобрал слов песни, но припев был один и тот же, и гитарист повторял его со всевозможными интонациями – от грустной до веселой, от просящей до жалобной. И мне удалось запомнить его слова. Буквально они означили: «Как прекрасно умереть, упав у двери своей любимой!»

В этом нет никакого смысла, чуть не со злостью подумал я, лишь глупые сантименты. И все же я не мог без улыбки смотреть на босоногого оборванца, распевавшего эту песню. Казалось, ему доставляло огромное удовольствие вновь и вновь повторять припев, он закатывал черные глаза в любовной истоме и издавал вздохи, которые с трогательной серьезностью звучали в такт его музыке. Конечно, он лишь подражал актерской манере исполнения, свойственной неаполитанцам: так поют все они и ничего не могут с собой поделать. Однако этот парень так плутовски замолкал и жалобно выкрикивал «Ай!», прежде чем добавить «Как прекрасно», что это придавало его глупой песенке свежести и пикантности. Озорство било в нем через край, и это ясно читалось у него на лице. Несомненно, он был отъявленным бездельником, но в его симпатичном чумазом лице и спутанных волосах было столько очарования, что я весело смотрел на него, радуясь возможности хоть на несколько минут отвлечься от терзавших меня горестных мыслей. Придет время, думал я, и этот парень, возможно, станет исполнять песню о «любимой» в более суровой тональности, с желанием не самому упасть замертво, а убить ее! В Неаполе это было более чем вероятно. Постепенно танец прекратился, и в одном из задыхавшихся смеющихся моряков я узнал своего старого знакомого, Андреа Луциани, с которым плыл в Палермо. Увидев его, я испытал облегчение, поскольку получил ответ на вопрос, мучивший меня уже несколько дней, и, как только танцоры и зрители начали расходиться, подошел к нему и тронул его за плечо. Он вздрогнул, удивленно обернулся и, похоже, не узнал меня. Я вспомнил, что, когда мы с ним виделись в последний раз, я еще не отрастил бороду и темные очки тоже еще не носил. Я напомнил ему свое имя, и лицо его просияло.

– А, добрый день, ваше сиятельство! – с улыбкой воскликнул он. – Тысяча извинений, что не сразу вас узнал! Я часто о вас думал! И часто о вас слышал! Ах, что за имя! Богатый, знатный, благородный! Что за дивная жизнь! И вы вот-вот женитесь! Ах, Боже мой! Любовь прогоняет все печали, вот так! – Вытащив изо рта сигару, он выпустил в воздух бледное колечко дыма и весело рассмеялся. – Всех вам благ, ваше сиятельство!