Мария Корелли - Вендетта, или История всеми забытого [litres]

А как же дружеский совет Давенкура насчет брачных уз? «Неразумно идти по краю пропасти с закрытыми глазами». Очень верно. Но если глаза открыты и держишь врага за горло, то край пропасти – удобное место для того, чтобы без лишнего шума сбросить его с обрыва, дабы он разбился и мир ничего об этом не узнал! Поэтому пока что я предпочел край пропасти ровной земле.

Я поднялся с бугорка у Пяты Ангела. День клонился к закату. Из небольшой церкви внизу раздался перезвон колоколов, призывавших к вечерней молитве Пресвятой Деве, к нему присоединились более торжественные и гулкие удары с колокольни Монтеверджине. С привычной почтительностью я снял шляпу и стал слушать. Ноги мои утопали в высокой траве и душистом тимьяне, я то и дело поглядывал на горную вершину, где возвышалась священная обитель, словно какой-то одинокий бог воспоминаний задумчиво взирал оттуда на прошедшие года. Там, согласно преданию, когда-то проводились празднества в честь многогрудой Кибелы. По этому самому зеленому склону, усыпанному фиалками, бежали обнаженные жрецы, колотя в барабаны и в голос причитая о гибели Аттиса, прекрасного юноши и возлюбленного их богини. И снова измена! Даже в этой древней легенде. Какое дело было Кибеле до старика Сатурна, чьей женой она являлась? Никакого, даже меньше того! А молившиеся ей поклонялись не ее безгрешности, а ее неверности. Так было в мире и до наших дней!

Колокольный звон смолк, я спустился с холма и вернулся домой по тенистой долине, наполненной ароматами сосновой смолы и болотного мирта. Подойдя к воротам неказистого, но живописного дома синьоры Монти, я услышал, как кто-то смеется и хлопает в ладоши. Посмотрев в сторону сада, я увидел Винченцо за работой. Закатав рукава до самых плеч, он рубил толстые поленья, а стоявшая рядом Лилла весело аплодировала и подзадоривала его. Похоже, он чувствовал себя как рыба в воде и орудовал топором с размеренностью и силой, которые я едва ли ожидал в человеке, которого привык видеть исполняющим довольно необременительные обязанности камердинера. Оставаясь незамеченным, я некоторое время наблюдал за ним и его прекрасной компаньонкой.

Если эту скромную, только-только зарождавшуюся симпатию предоставить самой себе, она расцветет, как цветок, и Винченцо сделается куда счастливее своего хозяина. Он был истинным тосканцем – хотя бы потому, что умело орудовал колуном. Я заметил, что ему по душе жизнь среди холмов и полей, жизнь простого землепашца или виноградаря, полная невинных радостей и сладкая, как спелые яблоки у него в саду. Я видел его будущее вместе с Лиллой. Ему суждены дни неиссякаемой гармонии с природой, украшенные дивным свежим воздухом и ароматом цветов, а его вечера станут медленно течь под звуки мандолины и пение жены и детей.

Какой же лучшей доли может желать себе человек? Какая жизнь увереннее поддержит здоровый дух в здоровом теле? Я подумал: разве я не могу помочь ему в обретении этого счастья? Я, сделавшийся жестоким из-за долгих раздумий о возмездии, – неужели я не могу помочь другим достичь радости? Если да – то бремя у меня на душе сделалось бы легче. После смерти Гвидо это бремя тяготило меня еще сильнее, ибо его кровь породила новый сонм фурий, которые жгучими кнутами с удвоенным гневом и нарастающей свирепостью подстегивали меня, заставляя быстрее идти к достижению моей цели. И все же, если бы теперь я смог сделать хоть что-то хорошее, не засияло бы это яркой звездой в моей темной мятежной душе?

И тут Лилла рассмеялась, словно младенец! Что же ее развеселило? Я перевел на нее взгляд и увидел, как она взяла у Винченцо топор в свои маленькие ручки и храбро попыталась повторить его сильные и точные удары. А он тем временем стоял в стороне, и на лице его отражались одновременно снисхождение более сильного и восхищение этой хрупкой фигуркой в синей юбке и алом корсаже, которую любовно ласкали теплые лучи предзакатного солнца. Бедняжка Лилла! Перочинный нож возымел бы большее действие, нежели ее доблестные удары, обрушиваемые на неподвижный, сучковатый и скрюченный старый пень, который она пыталась разрубить пополам. Раскрасневшаяся и задыхавшаяся от натуги, она казалась еще красивее. Наконец, выдохшись, она отдала топор Винченцо, весело посмеиваясь над своим неумением колоть дрова и изящно стряхивая с передника щепки и пыль, пока мать не позвала ее. Лилла быстро вбежала в дом, оставив Винченцо работать с прежним усердием.

Когда я подошел, мой камердинер, заметив меня, остановился с выражением легкого смущения на лице.