Марина Луценко - Ловушка для банкира

Надежда оставалась только на графский дневник. Но прежде, чем взяться за его чтение, Вика решила создать видимость бурной деятельности (на случай, если кто-нибудь неожиданно зайдет в архив, а она типа по уши в работе). Девушка вынула из сундука ворох бумаг и разложила их на столе. Отлично — картина чрезвычайной занятости налицо. Теперь можно со спокойной душой погрузиться в прошлое. «Так, на чем я остановилась? — Виктория пролистала несколько страниц и глянула дату очередной записи.

24 июня

«Пошел уж третий день, как Григорий Иванович покинул наши края. Выехал он ровно в тот день и час, что и наметил себе изначально. Вот она, хваленая немецкая аккуратность. Мы с Лизонькой, конечно, немало опечалились этому расставанию, но противиться дядиной воле не было никакой возможности.

А между тем есть и приятная новость: перед самым отъездом выпросил я таки у дражайшего Григория Ивановича его молосса чернобрылого. Слушая мои ежедневные мольбы и видя горячее желание владеть сим чудесным псом, дядя в конце концов сжалился и милостиво согласился оставить собаку. К удивлению моему, получил я даже сверх просимого! Григорий Иванович распорядился, чтобы и Харитон так же стал жить в моем доме. Причем дядюшка долго с ним прощался, плакал даже, а перед уездом взял с меня слово, что не обижу я слугу его верного, и будет жить он в довольстве и сытости. Признаться, туземец этот бразильский не шибко мне надобен. Но как мог отказаться я от дядюшкиного подарка? Вот и принял с дорогой душой — пусть живет на здоровье. Дом у нас большой, места всем хватит.

Относительно собаки у Григория Ивановича было непременное условие. А именно: должен я придумать молоссу имя звучное. При дяде-mo он вовсе без имени обходился, а тут Григорий Иванович постановил — всенепременно дать кличку. Причем не какую попало, а ту, которую сам молосс одобрит и выберет. Смех, да и только! Но куда деваться — согласился я. Дело вроде как не сложное.

Вот только не так все просто оказалось, как думалось. Три дня подряд, с самого дядиного уезда, только то и делаю, что кликаю пса. И Жук, и Полкан, и иные всякие имена называю — а он и ухом не ведет. Уж я в памяти все собачьи клички перебрал. Нет, ни на одну из них молосс не отзывается. Морду воротит, фыркает. Словно насмехается надо мной. Какое же имя ему надобно? Буду дальше гадать…»

Вика так увлеклась графскими записями, что даже не слышала, как в архив проскользнул Быстрицкий. Тот, видя, что его не замечают, требовательно постучал тростью по полу.

— Дорогой профессор, я вам не помешаю?

— Заходите, Эммануил Венедиктович, — девушка оторвалась от недочитанной страницы.

Коротышка в клетчатом костюме приблизился к столу и уставился на дневник.

— Что поделываете?

Виктория важно указала на предусмотрительно разложенные бумаги.

— Работаю с архивной документацией. Ну и заодно пытаюсь разгадать старинную загадку.

— Загадку? — глаза старичка вспыхнули живым интересом.

— Хочу узнать подробности родового проклятия графов Смолиных.

— Того самого, о котором упоминал отец Даниил? Он все-таки рассказал вам его?

Вика пожала плечами.

— Не совсем рассказал… Священник и сам толком ничего не знает — просто дал некую пищу к размышлению.

Внезапно она пристально глянула на коротышку.

— Эммануил Венедиктович, а ведь вы можете помочь в прояснении ситуации.

— Я? — лицо Быстрицкого вытянулось от удивления. — Но как?!

— Помните, вы говорили о сыне хозяина особняка, который умер в моей нынешней комнате?

— Верно, говорил, — с готовностью подтвердил старичок.

— Так вот, я думаю, это очень важная информация. Отец Даниил сказал, что проклятие Смолиных каким-то образом связано с первенцами и смертью. Вы что-нибудь знаете о смерти графского сына? Кроме того, что он скончался в моей спальне?

Эммануил Венедиктович отрицательно замотал головой.

— Нет, дорогой профессор — все, что знал, я вам уже выложил.

— Ладно, сама разберусь, — разочарованно вздохнула Вика. — В каком хоть документе находятся эти сведения? Что-то я пока нигде, кроме родословной, упоминаний о смерти мальчика не встречала.

— Сейчас найду! — Быстрицкий с энтузиазмом кинулся к бумагам на столе.

Его порыв был так стремителен, а движения настолько неуклюжими, что, едва коротышка дотронулся до аккуратно разложенных документов, они моментально слетели на пол.

— Одну секундочку, дорогой профессор. Я мигом все приберу, — затараторил Эммануил Венедиктович, опускаясь на четвереньки.