Марина Луценко - Ловушка для банкира

— С этой дамой история особая, — хихикнул Быстрицкий. — В советские времена на площади сельский магазин имелся, и Марь Петровна в нем торговала. Потом, когда центр деревни обустраивали, старые постройки развалили, но колхозное сельпо не тронули. Его в современное кафе превратили, и продавщицу, как достопримечательность, оставили. Семен Семенович и плакаты советские сберег. Они все еще у дороги стоят — вы, как в деревню въезжали, должны были заметить.

— Да, видела…

Девушка окинула взглядом пустую аллею и расположенный неподалеку холм с декоративной мельницей.

— Слушайте, Эммануил Венедиктович — а не жутко в таком безлюдье жить?

— Почему — в безлюдье? — удивился Быстрицкий. — Четверо слуг в особняке, отец Даниил частенько заходит… Соседей в центре, и правда, пока немного. Красные петушки только в этом году нормальный вид обрели. Время нужно, чтоб богачи присмотрелись. Однако есть уже и те, кто постоянно тут поселился. Генеральская чета Смолиных, например. Вы про них за обедом слышали — для них кухарка пирог испекла. Вечером придут, познакомитесь. Наиприятнейшие люди!

— Охотно верю, — улыбнулась Вика. — А эти Смолины случайно не родственники графам?

— Нет, что вы, — отмахнулся старичок. — Мало ли Смолиных в России? Они просто однофамильцы. Правда, сам генерал мечтает отыскать у себя графские корни. Но Семен Семенович и Долохов только смеются над ним.

— Долохов? А это еще кто?

— Компаньон банкира. Он тут каждые выходные появляется. Из Москвы прибывает — в гольф поиграть.

— Как же надо любить игру, чтобы тащиться несколько часов по деревенским дорогам, — поразилась девушка.

Эммануил Венедиктович вытаращил на нее глаза.

— Вы чего, милочка — какие дороги?! Долохов, как и другие обитатели особняка, добирается сюда из столицы на банковском вертолете. Для этого возле дома специальная посадочная площадка имеется. Очень удобно, знаете ли.

— Я смотрю, тут вообще все удобно, — буркнула Виктория, вспоминая свое вчерашнее многострадальное путешествие на «крокодиле».

Быстрицкий, впрочем, не заметил Викиной досады.

— Конечно, тут все удобно! — радостно поддакнул он. — И быт, и досуг, и в плане безопасности. Вокруг особняка камеры слежения понатыканы. А в самой деревне полицейский участок организован. Там отличное оснащение, супер-спецы работают. Правда, они все больше без дела сидят — преступности-то в Красных петушках нет…

Коротышка запнулся.

— Почти нет, — неохотно поправился он.

Вика заподозрила неладное.

— О чем это вы, Эммануил Венедиктович?

— Не знаю, говорить ли… Да ладно, все равно ведь узнаете. В общем: месяц назад у нас убийство произошло. Студенточку одну укокошили, — Быстрицкий скорбно вздохнул. — Приехала из города на похороны бабушки, и вот такое горе случилось. Убийц, кстати, до сих пор не нашли.

Старик помолчал, а потом тихо добавил:

— Может, поэтому Семен Семенович в последнее время такой раздражительный. Меня постоянно одергивает, а сегодня, сами видели — и кухарке нашей, добрейшей Ольге Михайловне, ни за что ни про что досталось. Ох, тяжело…

За разговорами они вернулись к особняку, и Виктория поспешила в архив — работать.

Девушка вынула из сундука целую кипу бумаг и, усевшись за стол, углубилась в их изучение. Несколько часов прошли весьма продуктивно. Закончив сортировку последней на сегодня партии документов, Вика глянула на мобильный. Восемь вечера. До ужина еще далеко, а возвращаться в комнату совершенно не хочется. Рука сама собой потянулась к тетради в кожаном переплете. Раскрыв ее на первой странице, Виктория с интересом начала читать графские записи.

29 мая 1830 года

«Вот и весна на исходе, а я впервые отмечаюсь в новом дневнике. Есть в этом, право слово, нечто примечательное: одно заканчивается в нашем мире, другое начинается. Ничто не стоит на месте. Таков вселенский закон — он для всех непреложен, и всяк ему подвластен.

Между тем, начать дневник я хочу с наиприятнейшего известия. Скоро намечается приезд дорогого гостя — разлюбезный мой дядюшка, Григорий Иванович, явится к нам собственной персоной. Возвестил письмом, чтоб встречали и готовились к его присутствию в доме на три недели. Ох уж эта его немецкая сдержанность. Три недели… Я надеюсь уговорить старика задержаться месяца на полтора, не меньше. Мы все с нетерпением ждем его прибытия. И я, и Лизонька. И даже маленький Илюша, чистая душа, кажется, предчувствует удивительную встречу. Так веселится в последнее время, так смеется-заливается. Несмышленыш еще совсем, едва на ножки встал — а вот поди ж ты, вроде как все понимает и радуется. Надо думать, эта веселость ему от матушки, от Лизоньки, передается. Мать счастлива — так и дите радостное.