Иммануил Кант - Иммануил Кант. Критика чистого разума. Критика практического разума. Критика способности суждения (сборник)

Но в вышеуказанном объяснении под словом «ощущение» мы понимаем объективное представление внешних чувств. Чтобы не подвергаться всегда опасности ложного толкования, то, что всегда должно оставаться только субъективным, и то, что, безусловно, не может создать представления о предмете, мы хотим называть довольно употребительным именем – чувство. Зеленый цвет луга относится к объективному ощущению как восприятие предмета внешних чувств, но приятность его относится к субъективному ощущению, через что никакой предмет еще не представляется. То есть оно относится к чувству, где предмет рассматривается как предмет наслаждения (а это еще отнюдь не познание его).

А то, что суждение о предмете, в котором я признаю его приятным, уже выражает к нему интерес, ясно уже и из того, что путем ощущения возбуждается желание таких предметов. Значит, наслаждение предполагает не только мое суждение о нем, но и отношение его существования к моему состоянию, поскольку последнее получает воздействие от такого объекта.Поэтому о приятном не только говорят: оно нравится, но и: оно доставляет удовольствие. Через это возникает не только одобрение, которое я ему посвящаю, но и склонность к нему. И к тому, что самым живым образом для нас приятно, до такой степени не подходит ни одно суждение о свойствах субъекта, что те, которые всегда домогаются только наслаждения (это то слово, которое отмечает самую внутреннюю сторону удовольствия), охотно отказываются здесь от всякого суждения.

Доброе – это то, что нравится посредством разума через простое понятие. Мы называем нечто хорошим для чего-либо (полезным), что нравится только как средство, но другое хорошо и в себе , а именно то, что нравится само по себе. Но в обоих всегда заключается понятие о цели, значит, отношение разума (по крайней мере, возможное) к воле, следовательно, и удовольствие от существования объекта или поступка, то есть какой-либо интерес.

Чтобы находить что-либо хорошим, я должен всегда знать, что за вещь этот предмет, то есть должен иметь понятие о нем. Но это мне совсем не нужно, чтобы находить в нем красоту. Цветы, прихотливые рисунки, без всякой цели сплетающиеся черты в так называемой резьбе – никакого значения не имеют, ни от какого определенного понятия не зависят и все-таки нравятся. Наслаждение прекрасным должно зависеть от рефлексии о предмете, которая ведет к какому-либо (неопределенно к какому) понятию, и этим оно отличается от приятного, которое все основывается на ощущении.

Правда, приятное, по-видимому, во многих случаях тождественно с хорошим. Так обыкновенно говорят: всякое (главным образом, продолжительное) удовольствие само по себе хорошо, а это имеет почти тот смысл, что: быть продолжительно приятным или хорошим – это одно и то же. Но скоро можно заметить, что это только ошибочное смешение слов, а понятия, которые собственно свойственны этим выражениям, отнюдь нельзя смешивать друг с другом. Приятное, которое как таковое представляет предмет исключительно по его отношению к внешним чувствам, всегда через понятие цели должно быть, прежде всего, подведено под принципы разума, чтобы его назвать хорошим как предмет воли. Но тогда это уже совершенно другое отношение к удовольствию, если то, что доставляет мне удовольствие, я вместе с тем называю и хорошим. Это видно уже из того, что при хорошем всегда бывает вопрос, есть ли это посредственно хорошее или непосредственно хорошее (полезное или хорошее в себе)? Напротив, при приятном такого вопроса быть не может, так как это слово всегда означает нечто такое, что нравится непосредственно. (То же самое бывает и с тем, что я называю прекрасным.)

Даже в самой обыкновенной речи отличают приятное от хорошего: о кушанье, которое в силу пряностей и других примесей возбуждает вкус, без колебаний говорят, что оно приятно, и вместе с тем признают, что оно не хорошо, хотя оно непосредственно нравится внешним чувствам, но посредственно, то есть через разум, который смотрит на следствия, оно не нравится. Это различие можно заметить даже в суждении о здоровье. Оно непосредственно приятно каждому, кто им обладает (по крайней мере, отрицательно, как отсутствие всяких телесных болей), но чтобы сказать, что оно хорошо, оно должно быть рассмотрено путем разума в отношении целей, а именно как такое состояние, которое располагает нас ко всем нашим делам. Наконец, по отношению к счастью каждый думает, что наибольшую сумму приятности жизни, как по количеству, так и по продолжительности, можно назвать истинным и даже высшим благом. Но разум противится и этому. Приятность есть наслаждение. Но если все сводится к этому, было бы глупо быть мелочным по отношению к средствам, которые дают нам это счастье, от щедрости ли природы или через самодеятельность и наши собственные действия. Но в том, что имело бы значение в себе, – существование человека, который живет (и в этом направлении много трудится) только для того, чтобы наслаждаться , если даже при этом он самым лучшим образом содействует другим как средству, а эти другие все точно так же ищут наслаждения, и притом для того, чтобы путем симпатии наслаждаться с ними всеми удовольствиями, – разум не поддается на эти уговоры. Только через то, что он делает без отношения к удовольствию, на полной свободе, и независимо от того, что могла бы дать ему природа, он дает абсолютную ценность своему существованию как существованию личности; и счастье со всей полнотой его приятностей далеко еще не безусловное благо [51].