Авраам Иегошуа - Поздний развод

Внезапно все покровы исчезли, разорванные в клочья обрывки занавеса поднялись, и сквозь лохмотья памяти ярким светом засияла та суббота. Явилась во всем своем великолепии и блеске, красках и запахах. В то утро шел дождь… вспоминай, вспоминай, Яэль! А ближе к полудню… Да, вышло солнце… в ту субботу… вышло солнце… был день накануне Пасхи… убирай, убирай завесу, покровы, лохмотья занавеса… Туман в голове рассеивается с каждой минутой, еще чуть-чуть, Яэль… и все встанет на свои места, весь день и каждый час этого дня займет свое место… что было тогда… вавилонское столпотворение, кошмар и жуть… Я металась по кухне с предпраздничной готовкой… Ракефет проснулась и плакала… внутри меня ширился и нарастал ужас. Папе скоро надо было отправляться в дорогу, и он собирал свой чемодан. Если в это время с ней что-нибудь случилось бы, он не смог бы помочь. Кедми зарылся в гору вечерних газет и не снисходил до разговоров со мной. Во время праздника он готовился взять реванш у моего отца. И именно в это время раздался звонок из тюрьмы. Я оказалась к трубке ближе всех. «Что-то стряслось там с твоим убийцей», – сказала я, потому что между собой мы так его и звали. «Мне нужно повидаться с моим убийцей». «Мой убийца сказал… мой убийца полагает…» Кедми вырвал телефон из моих рук с непривычной для него грубостью и стал слушать сообщение, с одного взгляда на его лицо я поняла, какой ужасный удар он получил.

В детской комнате темно. Запах отвратительный. Надо капитально все проветрить, впустить свежий воздух. Открыть окно и дать приятному зимнему бризу войти внутрь. Его моча повсюду – такое впечатление, что внутри у него непрерывно действующий гейзер. Простыни. Матрасы… Спящая Ракефет похожа на цветок. Гадди сосет свой большой палец, глаза его открыты. Я подхожу и осторожно вынимаю палец у него изо рта. Он смотрит на меня.

– Где он сейчас?

– С твоим папой.

– Он будет спать с тобой?

– Нет. Я только что перестелила ему постель.

– Он только писается или…?

– Только писает… пока… не думай об этом… постарайся уснуть…

День воспоминаний. Плотина рушится. Суббота? Да, это она. Как сильно, светло она видится из сегодняшнего дня. Воспоминания о ней льются потоком. В глазах моих слезы. Как могла я хоть на минуту забыть все, что было? И все-таки я забыла. В стремлении поскорее добраться до несчастного случая моя память просто стерла все, что было; телефонный звонок из тюрьмы, кавардак в кухне, усилия Кедми по розыску сбежавшего заключенного… мать Кедми, неумолчный плач Ракефет, прибытие отца после полудня того же дня – так с луковицы снимаешь за слоем слой, день поворачивается к тебе то этой стороной, то другой… С чего я должна начать? С Кедми. В состоянии полного шока он проклинает все и всех, как если бы преступник бежал с единственной целью – нанести удар по его карьере… «Зачем я трачу свою жизнь на профессию адвоката? Если бы я работал надзирателем, я мог бы выпустить из-за решетки любого, кого захочу». Быстро переодевшись, он несется в тюрьму, бросая меня посреди кухни, где горой высятся овощи, огромный кусок мяса лежит в тазу, в то время как Гадди снова жалуется на боль в груди, а Ракефет продолжает заливаться слезами. Телефон звонит не умолкая: мать Кедми, Цви, Аси, полиция. Звонят из больницы, интересуясь судьбой собаки, а затем к телефону подходит мама – просто чтобы поговорить. Тем временем в разгар всего этого сумасшествия прибывает папа, и уже в эту минуту мне становится ясно, каким для меня будет этот пасхальный седер, с которым было у меня связано столько надежд, которые у меня на глазах обращаются в пыль. Кедми возвращается в отвратительном настроении, ругаясь как извозчик. «Пожалуйста, расскажи мне, в чем состоит наибольшая неприятность», – попросила я его. «Знаешь… в конце концов они его найдут. Ты же сама сказала, что он сбежал лишь для того, чтобы встретить пасхальный седер со своими родителями. После этого он просто-напросто вернется обратно». Но Кедми боялся больше всего, что полиция, поймав беглеца, выбьет из него признание, которого он не сделал до сих пор, – о своей виновности в убийстве… Кедми безуспешно пытался умерить их ретивость… ведь убийца в момент ареста оказался бы в одиночестве, без всякой юридической защиты… а в подобной ситуации Кедми не пожелал бы оказаться никому.

Суббота. Ну, конечно. Так оно и было. Прошлое вернулось ко мне со всеми его красками и запахами, вместе с потоками дождя, ослепительного утреннего света, вырвавшегося из-под разбежавшихся облаков, вместе с теплым ветерком, поднявшимся внезапно. Я стояла на балконе, развешивая только что законченную стирку – простыни и скатерти. В то время как Кедми, ругаясь на чем свет стоит, бродил по дому, словно посаженный в клетку лев, названивая каждые пять минут в полицию, советуя им, ругая их, выспрашивая их о каких-либо новостях. В итоге он решил поехать туда, где жили родители его сбежавшего подзащитного, и поймать его самостоятельно, с тем чтобы, вернув его в тюрьму, иметь возможность его защитить. Что за фатальный, дикий, запутанный день выдался тогда… Я только что не теряла сознание от того, с какой силой все закружилось у меня в голове от воспоминаний, буквально разрывавших меня на части. О том, как, сидя лицом к лицу с ней, я как идиотка повторяла за разом раз: «Суббота, суббота… а вы уверены в том, что эта суббота была на самом деле?» И это длилось до тех пор, пока она не укрепилась в своих подозрениях, что я пытаюсь утаить от нее нечто особенно важное. Время шло. Я ждала отца. А потом неожиданно в тот полдень из своей конторы позвонил Кедми и зашептал таинственным голосом: «Быстрее приезжай. Мне нужна твоя помощь. Моя мать уже едет, чтобы взять на себя заботу о детях. Я нашел его, но он улизнул. Приезжай быстрее, ты мне нужна. Твоего отца мы подхватим на остановке такси в Нижнем городе. Я уже переговорил с Цви».