Авраам Иегошуа - Поздний развод

– Я уже взял его… я хотел специально оставить его у тебя, чтобы иметь хоть какой-нибудь предлог для возвращения… так что теперь с этим все в порядке. Я ухожу. Последний вопрос на прощание – ты на самом деле считаешь, что даже самая незначительная деталь многозначительна… что не существует таких вещей, как случайность, бессмысленность происходящих событий… хаотического прилива и отлива жизненного моря?

– Нет, Цви. Стоп. На самом деле. Пожалуйста.

– Ответь хотя бы одним предложением. Пожалуйста.

– В чувственной сфере всегда присутствует некая субстанция, притягивающая к себе все несчастья… Но я обещаю тебе, что при следующей встрече мы обязательно обсудим это. Нам с тобой на этом направлении предстоит пройти еще долгий путь.

– Я не могу ждать. Сегодня выдался поразительный день. С чего мы начнем нашу следующую встречу? О чем ты хотел бы, чтобы я подумал? Ты должен заранее планировать это… не сомневаюсь, что возникнет этот мертвый учитель. Не исключено равным образом и то, что нам придется вернуться к самому началу сна… к этим зарослям кустарника… и к пожарному рукаву. А ведь ты знаешь… ты прав. Человек никогда не должен отступать…

– Мы можем начать с чего угодно. Предлагаю оставить этот вопрос открытым. Все, что взбредет тебе на ум. Даже собака.

– Собака?

– Почему бы и нет? Она ведь часть этой истории тоже. Ну а сейчас – прощай. Если ты только опять передумаешь уйти…

– Там, за дверью, кто-то стоит. Выходит все же, что я не самый последний…

– До свидания, Цви. Хороших тебе праздников.

…………

– Рафаэль, это ты? Что ты здесь делаешь? Мы договорились с тобою встретиться внизу.

– Доктор?

– Прошу прощения.

– Рафаэль, не сейчас.

– Я хотел только узнать, может ли он меня принять сейчас. Ты узнал это у него, Цви?

– Не сейчас, Рафаэль… не сейчас… ты должен уйти отсюда…

– Пожалуйста… сейчас совершенно не время для этого. Но мы можем твердо договориться насчет следующего месяца. Цви даст тебе номер моего телефона.

– Огромное спасибо… с большим удовольствием… счастливой Пасхи… я буду ждать тебя внизу… прошу меня извинить…

– Видишь… я же говорил тебе. Но здесь я освобождаю тебе дорогу… Это совсем не то, что со мной. Мне очень неприятно… я виноват… сейчас ухожу. Что случилось с ним прошлой ночью? Но я лучше пойду. Спасибо тебе. Огромное спасибо. Ведь мы скоро увидимся, верно?..

Суббота? Суббота? Внезапно я спотыкаюсь на полпути и не могу продолжать свой рассказ. Что произошло такого три года назад в субботний день? Я не могу даже вспомнить. А был ли вообще подобный день? Он исчез без следа, не оставив после себя даже фантомного ощущения боли. Суббота? Каким-то образом я потеряла ее – и это я, которая заботливо сохраняла память о любом из ушедших дней, подобно жрице, охраняющей алтарь. Я, которая упрямо спасала их, на века замерзших в своей чистоте, неподвластной течению времени; я, рьяно собиравшая воедино и оберегавшая их собственные истории – одного за другим и день за днем, возвращая им их истинные составляющие, присущие только им цвет, запах. Обрывки разговоров, предметы одежды, перемены погоды и изменение настроения – все эти последние, ужасные дни, когда он, звездою экрана, лучезарно улыбался им в их невозможной, бесценной открытости тому отдаленному звучанию слабой, но устойчивой удачи, но при всем этом никто даже случайно не заметил, что наступило самое время именно тогда начать собирать воедино разрозненные клочки воспоминаний, разбросанные повсюду, словно остатки расползшегося на части старого одеяла; взять их у тебя, Кедми, у матери, у Аси, у Дины… забрать эти клочки, подобные тлеющим уголькам в золе памяти, даже у маленького Гадди и задать вопрос: что же, все-таки произошло тогда в больнице той ужасной ночью, и спрашивать об этом снова и снова (да, всех – и даже пса, если только мне удастся его отыскать и заставить говорить), чтобы помочь мне в моем неумолимом и бесконечном поиске правды о тех днях в их невероятной, бесценной для меня открытости, начиная с самого первого момента в аэропорту, когда он спустился по трапу, чтобы обнять нас на мокрой от дождя взлетной полосе – всех до одного, и до той, последней ночи, когда мы прибыли к больничным воротам слишком поздно, чтобы встретиться с ним, уже ушедшим прочь, оставив лишь скулящего и роющего когтями влажную землю пса, потерявшего, похоже, последний разум… для меня это был конец истории… Да, для меня, которая была, есть и будет одной из вас и которая не забывала – и никогда, никогда не забудет – и кто сохранит за вас за всех это в памяти, так же, как одинока была я в своей безоглядной любви к нему, любви, без всяких «а» и «но», никогда не бывшая за него и не бывшая против, но всегда находившаяся рядом с теми, кому могла потребоваться моя теплота и мое участие – все, что я могла отдать. Ты, Кедми, можешь делать все что угодно; любой из вас может это – а я всегда буду с вами. Вместо размышлений и раздумий… Да, взамен обдумывания и рассуждений я буду помнить. Размышления и раздумья я оставляю вам всем. И тебе, Кедми, и Аси, и Цви… но вы за это оставьте мне воспоминания, память о минувшем, ибо, кроме меня, этого некому делать. Только вот что меня мучает – что же произошло в ту субботу? Боже мой, как могло это случиться, что у меня из памяти выпал целый день, выпал начисто, словно его никогда и не было. А может быть, его на самом деле и не было? Иначе как мог он исчезнуть, выпасть из моей упрямой, ненасытной памяти, сохранившей минута за минутой все, что предшествовало свершившейся тогда катастрофе? Объяснения нет… разве что с самого начала я предчувствовала появление кого-то, кто вернет мою память обратно, в прошлое; вернет и потребует разъяснений… объяснений… уточнений… и вот тогда все, что моя память накопила, будет востребовано. И она пришла, эта минута, в виде маленькой женщины в нелепой шляпке с большим пером, блокнотом на коленях и длинным карандашом в руке, которая выжала из меня все, что я знала о нем и о них, выжала досуха, выдоила и опустошила, словно перевернутую бутылку, задавая бесчисленные вопросы на своем примитивном иврите, пока моя память, пятясь, раскрывала перед ней прошедшее день за днем – воскресенье, понедельник, вторник, среда… заставляя следовать пройденным им маршрутом – из Хайфы в Иерусалим и вновь обратно, а оттуда в Тель-Авив… утром, в полдень и вечером… все, что я знала, все, что я, собрав у вас, ссыпала, по зернышку, в амбар моей памяти, узнав от него… от вас… как если бы я была свидетельницей всего собственной персоной. Так что когда мы добрались до субботы, я умолкла. Мне нечего было сказать, у меня начисто отбило память. Музыка остановилась. А я стояла и, как идиотка, твердила одно и то же: «Суббота? Суббота? Совершенно не могу вспомнить чего-либо, что связано с субботой». Сознание почти что покинуло меня. Единственное, на что меня хватило, это на вопрос: «А вы уверены, что это было вообще? Может быть, это случилось в первый день Пасхи… иногда именно так и получается». Но она продолжала смотреть на меня. «Нам следовало бы разыскать старые календари и посмотреть…» Быстрая улыбка, мелькнувшая и так же исчезнувшая, навела меня на мысль, что, по ее мнению, я пытаюсь от нее что-то скрыть. Где все мы были в ту субботу? Что в это время произошло? Она уже спрашивала это. А я молчала – это я-то, которая бережно, как жрица к своему алтарю, относилась к каждому из прошедших дней, сохраняла и лелеяла в своей памяти, которая в эту минуту так изменяла мне. Так как же я могла хоть что-то забыть? Я даже дошла до того, что позвонила Кедми в его адвокатскую контору – помнит ли он о той субботе, если это была суббота, и может ли чем-то помочь мне память Цви… Ах так… но сам-то ты что-нибудь можешь вспомнить? Мне важно даже то, о чем ты думаешь, что ты это помнишь… пусть это будет не сама память, а тень ее… ну попробуй… напрягись. И позвони мне, я жду.