Фрэнсис Бернетт - Как стать леди [litres]

– Я никогда ничего подобного не видела, – сказала она.

– И неудивительно, в Индии такого точно не увидишь, – ответил ее муж. – Да и в Англии такое уже встретишь не часто. Пойду взгляну на конюшни.

Конюшня его, как ни странно, не разочаровала. Уолдерхерст одолжил ему хорошую верховую лошадь, а к услугам Эстер была приличная маленькая коляска. Что ж, Полстри-мэнор «обустроил» их вполне пристойно. Это было намного больше того, чего он ожидал. Он понимал, что вряд ли мог бы рассчитывать на подобное гостеприимство, если б вернулся в Англию без жены. Следовательно, этим благам он был отчасти обязан присутствию в его жизни Эстер. И даже не столько Эстер, сколько еще одному слагаемому этой странной комбинации, еще одной женщине, которая была способна на сочувствие и у которой имелась некоторая власть – а именно новой леди Уолдерхерст.

«И все равно, будь она проклята! Будь она проклята!» – думал он, входя в стойло, чтобы потрепать по холке кобылу.

Отношения, установившиеся между Полстри и Псовой фермой, имели две характерные особенности. Первая из них заключалась в том, что лорд Уолдерхерст так и не проникся интересом к Осборнам, в отличие от леди Уолдерхерст. Ответив на пожелания Эмили и проявив по отношению к несостоявшемуся наследнику и его жене настоящую щедрость, лорд Уолдерхерст счел себя свободным от всех прочих чувств и обязательств.

– Я испытываю к нему не больше симпатии, чем прежде, – сообщил он Эмили. – И не могу сказать, что меня привлекает миссис Осборн. Конечно, я понимаю, почему такая сердечная женщина, как вы, сейчас особенно добра к ней. Пока они живут по соседству, поступайте с ними так, как пожелаете, и делайте для них все, что считаете нужным. Но что касается меня, тот факт, что некто готовился к роли моего наследника, отнюдь не делает его для меня более приемлемым и близким, но как раз наоборот.

Враждебность, с которой лорд Уолдерхерст относился к Осборну, не становилась слабее от того, что он редко давал ей волю. Уолдерхерст и сам не смог бы объяснить себе свои чувства, но больше всего его раздражало то, как развязно этот грубиян вышагивал по полям с ружьем за плечами и в сопровождении лесника – как будто имел полное право и охотиться, и приглашать на охоту, и отказывать в приглашениях на охоту, словно уже владел и домом, и этими землями. Подобная развязность лишь подчеркивала недостатки его характера и воспитания.

Эмили, которая с каждым днем все лучше узнавала характер Уолдерхерста, постепенно начала понимать владевшие им чувства. Наверное, одним из самых показательных для нее моментов стал тот день, когда они ехали вдвоем в двуколке (той самой, в которую он когда-то усадил ее среди поросшей вереском пустоши) и увидели идущего вдоль низины Осборна с ружьем. Осборн их не видел, а по лицу Уолдерхерста мелькнула тень негодования.

– Он явно чувствует себя как дома, – заметил он.

И умолк, стараясь справиться с собой.

– Если б он был моим сыном, тогда другое дело, – сказал он. – Если бы ребенок Одри выжил…

Он снова умолк и слегка стегнул лошадь кнутом. Он явно рассердился на себя из-за сказанного.

На лице Эмили проступил жгучий румянец. Ее всю накрыло горячей волной. Она отвернулась, надеясь, что Уолдерхерст ничего не заметил. Он впервые произнес при ней имя покойной жены. При ней вообще никто о ней не вспоминал: судя по всему, Одри не была горячо любима и по ней не тосковали. Но у нее был сын.

По простодушию своему она едва ли могла осмелиться подумать о такой возможности для себя – подобно тому, как в прошлом не позволяла себе и в мечтах представлять себя женщиной настолько привлекательной, чтобы на ней захотели жениться. Ее образ мышления по-прежнему оставался образом мышления старой девы. Но она была готова отдать жизнь ради счастья этого прозаичного, лишенного всякой оригинальности человека. В последнее время она часто упрекала себя за то, что принимала слишком многое как нечто само собой разумеющееся.

«Я все понимала не так, как следует, – страдая, говорила она себе. – О, если бы я была молодой, сильной, красивой девушкой! Он пожертвовал столь многим, его жертва неизмерима!»

На самом деле все было, конечно, не так. Он всегда поступал так, как сам того хотел, делал то, что ему нравилось, и так, как ему было удобно. Эмили Фокс-Ситон была милым созданием, ей было всего тридцать четыре года, и пока Алек Осборн находился на другом конце земного шара, вопрос о собственном сыне-наследнике не очень его заботил.