Иеремия Готтхельф - Всяческие истории, или черт знает что

Дети ходили в деревню, но всех сторонились, пугливые, словно серны; никто даже не знал, умеют ли они вообще говорить. Но они должны были кормить родителей, должны были нести в гнездо всякую всячину, а потому частенько шныряли у дверей, но лишь протягивали руки, не произнося ни слова. Однако попрошайничали они, только если иным путем ничего достать не удавалось — воровали они, как вороны, все, что могли унести. Их пугливые, черные глаза проникали во все углы, и они моментально тащили все, что только не было крепко-накрепко приколочено.

Несчастные то были дети. Если воровали, их били хозяева краденого, если не воровали — получали тумаков от родителей. Осенью, когда деревья ломились от спелых фруктов, они белками сновали по ветвям и бросали друг другу яблоки, будто обезьяны в жаркой Африке. Уж тут людям приходилось постараться, коли хотели ребятишек изловить.

В школу никто из них не ходил, ни единой буквы не знал; они не разумели даже, что есть Бог, или что обладают живой душой. Дети постоянно грызлись друг с другом, словно котята; но всегда держались вместе, как делают едва оперившиеся вороны. Казалось, будто они заключили союз, защищаясь от остального мира. Когда они подросли, родители стали еще строже: требовали, чтобы дети несли больше, да только самое лучшее. В деревне все громче раздавались жалобы на этот вороний выводок. В горах они воровали козлят и телят, в долинах забирались в подвалы за маслом и сыром и тащили все в свою хижину.

Тогда это и случилось. Старший паренек темной летней ночью украл здоровенную овцу, но ноша оказалась слишком тяжела, и он сорвался со скалы. Лесорубы нашли его в глубокой расселине — парень разбился. Тело принесли старикам, а те принялись клясть покойника на чем свет стоит — мол, так ему и надо, надо быть внимательнее. А потом напустились и на лесорубов, дескать, оставили бы его в расселине, там ему и место, да и расходов никаких. Не пожелав, чтобы покойник лежал в доме, оттащили они его в хлев, где обретались лисы и совы, и закопали бы его на выгоне, не вмешайся священник.

Вскоре после этого другой парнишка собрался украсть бочонок с вином у возницы, пока тот спал на телеге. Накануне он ничего не принес домой и ему сильно влетело, потому он совсем потерял страх. Но не удалось: попал под колесо и принял ужасную смерть. Когда принесли тело, родители повели себя так же: чуть ли не отреклись от сына и только извергали проклятия да бранились, пока тот не оказался в земле.

С тех пор люди часто видели, как над горой кружат вороны, и очень удивлялись, но все-таки не обращали особого внимания. Многие сочувствовали ребятишкам и с удовольствием взяли бы к себе одного или другого и воспитали должным образом, по Божьим заповедям. Но дети были слишком уж дикими и приручить себя не давали. Касаться себя не позволяли, нигде не задерживались, не ели, если кто-то на них смотрел, и ни в один дом не смогли бы принести радость. Еще меньше хотели они работать, никто никогда не видел у них в руках хоть какой-нибудь деревяшки, топор разве что.

В один год зима выдалась особенно суровой и все никак не отступала; в горах навалило много снега. Уже тогда некоторые пастухи в хорошее лето собирали сено и запасали его на горе, чтобы голодной весной их бедным коровам было что пожевать. А заодно припрятывали на пастбище или в амбаре какие-нибудь ценные вещицы. Но и подлые, безбожные люди тогда тоже водились — не давали коровам подкрепить силы, воровали сено, да и котел для варки сыра в придачу. Отсюда столько историй о ворожбе и заклинаниях, которым якобы были обучены старые пастухи.

Старик-отец знал одну такую хижину с сеном и прочими припасами и давно уже хотел послать детей обчистить ее, но то снег был слишком глубоким, то холода слишком жестокими. Нетерпение все росло, еды оставалось не так уж много, и вот однажды в марте после полудня отправил он туда всех детей на двух санях. Они увещевали, что не стоит, что погода еще не установилась, что к вечеру может подняться фён, а над ледниками уже гремят лавины. Но он ругался так, что вся хибара ходила ходуном, упрекал их в лени и трусости и угрожал черт знает чем. Угрюмые дети отправились в путь и даже не болтали в дороге, трудной и мрачной. Среди них были и сильные ребята — только дикость и страх перед другими снова и снова гнали их к родному дому, к родному гнезду. А ведь могли бы выбиться в люди.

Когда дети уехали, родители вновь улеглись в мох, а когда стемнело, хотели было развести огонь, чтобы согреться и приготовить еду, но пламя никак не разгоралось, очаг только чадил, и дым стелился по хижине. Все чаще и все неистовее обрушивались на дом порывы ветра. Шум был такой, словно мимо бешеным галопом мчались сотни тысяч гусар и со всех гор в долину неслись лавины; словно высоко в небе шла вселенская битва, такой был грохот и треск, усиленный в тысячу раз тысячекратным эхом. Хибара дрожала от этой бури, как осиновый листок, но ветра будто с презрением обходили ее стороной, ручьи с презрением текли мимо; внутри во мху лежали родители, с полным безразличием к опасности; они слышали рев урагана и шум лавин, но понимали, что им ничего не угрожает; о своих детях они тоже не беспокоились — тем не раз приходилось возвращаться домой в непогоду, к тому же на горе была хижина, где они могли укрыться; и, забыв страх, старики преспокойно уснули посреди бури, так и не дождавшись детей.