Натали Азуле - Тит Беренику не любил

Но тетушку он разглядеть не смог. Да и как бы он ее узнал? Вскоре она сама позвала его. Его нетерпеливый шаг нарушил тишину безлюдной комнаты свиданий, но он сейчас же понял: тех счастливых минут, когда он приникал к ней и волосы их перемешивались, уже больше не будет, — понял и присмирел. Однако голос у нее не изменился. Она расспрашивает, как он учится, хочет знать все подробности, заклинает его слушаться во всем учителей. А ему хотелось бы, чтобы этот словесный поток вдруг прервался, ее голос пресекся и только немо шевелились губы, но нежность в ней запрятана куда-то далеко, как волосы, укрытые чепцом. И спрашивать, что тогда, при прощании, она беззвучно прошептала, Жан передумал.

Он хвастается шрамом, рассказывает, как сражался за своего короля. Короли приходят и уходят, а Господь пребудет вечно, говорит она в ответ. Она права, но Жану нравится, что всем огромным королевством управляет мальчик, почти его ровесник. Это иллюзия, возражает монахиня, королевского в молодом короле ничего, кроме слова «король», — откуда ей знать о пристрастии Жана к словам! Она смотрит приветливо, но этот взгляд не может ни погладить, ни обнять, для Жана этот взгляд — как гвоздь, вбитый в сердце.

Монахини и воспитанницы женской школы никогда не поднимаются, а школьники не сходят вниз. Два разделенных мира — братьев и сестер, взрослеющих порознь. Жан как-то раз спросил, можно ли вообще называть живущих здесь, в лощине, мальчиками и девочками? Все они прежде всего дети Божьи, ответил, помолчав, учитель.

Но о монахинях Жан слышал от Амона ужасные вещи. Они все время проливают кровь, как Иисус, по-настоящему, например, по четвергам, во время вечерней церемонии кровавого раскаяния [18] По четвергам монахини Пор-Рояля проводили эту церемонию в память о молитве Христа в Гефсиманском саду «до кровавого пота». , или при кровопусканиях, которым часто предаются. Но прежде всего это тайная девственная кровь, что изливается каждый месяц. Жан потрясен услышанным. Он предпочел бы, чтобы лекарь остановился на сказанном и ничего не добавлял.

Но Амон продолжает:

— Слава дев Пор-Рояля, этих мудрых сестер, восходит к крови Христовой.

— Не понимаю.

— Господь в произволении своем, превосходящем наше разумение, наделил их кровоточивым даром. Дал им, в отличие от нас, познавать каждый месяц, что значит исходить кровью.

Жан ошеломлен. Прежде смотревший на монахинь как на хрупкие создания, теперь он видит их совсем иначе. Они достигли такой прочной связи с Богом, с которой не сравнятся ни молитва, ни познание. И каждый раз, завидев издали их алые кресты, он словно чует запах крови. Старается изгнать из своей памяти телесный образ тетушки, забыть, что у нее есть ноги, и сохранить одно лицо. А ночью ему снится, будто бы к нему подходит Амон, держа ланцет. Он обнажает ему руку, нащупывает вену, надрезает, улыбаясь, и хохочет, увидев, что кровь Жана бела, как молоко.

Когда Жану исполняется четырнадцать, семья принимает решение отдать его в коллеж Бовэ, что в тридцати километрах от аббатства. Таково, говорят ему, желание родных, а они хотят дать ему все самое лучшее. Но Жану лучше всего тут. Он скрепя сердце повинуется, подозревая, что его наказывают за дерзость на уроках и вне класса. Горше всего расставаться даже не с тетушкой, а с Амоном — привязанность и ласка, понял он, могут переноситься с одного человека на другого.

В Бовэ и спальни попросторнее, и не так сыро в корпусах, но Жан тоскует по своим учителям, деревьям, по Амону, по мелькающим вдали красным скапуляриям. Чтобы утешиться, он с еще большим пылом погружается в Вергилия. Здесь меньше строгостей — достаточно сказать, что занимаешься латынью, чтобы тебя оставили в покое. А уж какой ты изучаешь текст — никто вникать не станет.

Читает он почти исключительно четвертую песнь. Запрет пеленой заслоняет текст, но день за днем глаза все больше приноравливаются читать сквозь нее.

Саесо carpitur igni [19] Вергилий. Энеида, IV, 2. .

Слепым огнем пылает царица Дидона. Слеп не огонь, а те, кто должен бы его увидеть, но не видит. Для перевода саесо Жан выбирает между «тайным» и «скрытым». Вергилий обожает изменять смысл эпитетов, переставляя их с места на место.

Саесо carpitur igni. Где бы он ни был, что бы ни делал — эти три слова не выходят из головы. Он видит их будто высеченными на камне, произносит их, проходя длинными коридорами, и так с утра до вечера, когда ложится и когда встает.