Вацлав Михальский - Мир тесен

На улице было так ослепительно, что, выйдя за порог, все трое зажмурились. Радужная морозная пыль, поднимаясь от земли, сверкала между чёрными стволами яблонь. Снег лежал чистый, сухой, крепкий. Небо было голубое и ясное, и все вокруг было далеко видно. Сквозь голые сады усадеб было видно, как на Тереке крутились громадные дощатые колеса, увешанные ведрами, и одно из ведерок, цинковое, вспыхивало на солнце. Колеса эти вращал течением Терек, весной и летом они поднимали ведерками воду в усадьбы, а сейчас желоба из-под них были убраны, ведерки забыли снять, и они, подымая воду, выливали её обратно в реку. Глядя на эти колеса, старик вспомнил о том, что они точно так же вертелись тем летом, когда его единственный сын Егорка впервые пошёл по зелёной траве в этом саду: вертелись они и тогда, когда Егор уходил от родного порога на фронт, и теперь вертятся. «Много воды утекло, — подумал Иван Иванович, — и всё течет, течет…»

Фёдор подбежал к ближней яблоне и, выгнув спину, стал точить о её ствол когти. Иван Иванович опустил правнука наземь, держал его за руку. Выгибаясь, Фёдор глядел на Петра Ивановича зелёным пронзительным глазом. Петр Иванович бросил руку прадеда и… раз! два! три! зашагал к Фёдору. И всё вокруг переменилось, ожило: яблони протянули на помощь мальчику свои ветви, снег расстелился на его пути снежинка к снежинке, маленькое зимнее солнце плясало от удовольствия, видя, как Петр Иванович делает свои первые неуверенные шаги по земле.

— Вперед! Вперед, Петр Иваныч! — восторженно хрипел прадед.

Петр Иванович оглянулся на него и тут же шлепнулся.

— Вперед, Петр Иваныч! — приплясывал от радости старик. Правнук встал на четвереньки, оторвал руки от земли, выпрямился во весь рост и сделал следующий шаг вперед.

Наверное, мой отец отогнул двумя пальцами край одеяла, прикрывавший маленькое личико от непогоды и неловко ткнулся в него губами. Выпрямился, погрозил мне пальцем:

— Смотри, маму слушайся! — и резко отвернувшись от нас, опустив голову, вошёл в ворота призывного пункта.

Десятки раз входила моя мать в эти ворота — здесь были прежде курсы по подготовке в институт, на которых она занималась. Сейчас эти ворота оказались для неё за семью печатями.

Напрасно ждала она того момента, когда ворота раскроются и новобранцев поведут на вокзал.

— Они сегодня не поедут! Сегодня не будет отправки! — разнесся слух среди провожающих. Толпа стала быстро таять и вскоре остались только мы с матерью.

На столбах вдоль по чёрной улице зажглись электрические лампочки. Начиналась метель.

Мама очень замерзла.

Наконец за воротами раздались команды…

Мой отец шёл правофланговым в одном из первых рядов колонны. Он миновал маму, отчужденный, как будто никогда и не принадлежавший ей, прочно слившийся с массой новобранцев.

Она окликнула его.

Он поскользнулся и едва не упал.

— Ты-ы… Иди домой! Нас ведут на сортировочную, это семь километров!

Но она не вслушивалась в его слова, она бежала следом и скоро поравнялась с той шеренгой, в которой шагал мой отец.

Новобранцы глазели на неё с интересом и завидовали моему отцу, потому что она была красива, а в темноте и кружении снега, при неверном свете фонарей, под мерный скрип шагов по мерзлой дороге, казалась ещё красивее, чем была на самом деле.

— Да, выйди ты! Выдь! Потом нагонишь! — советовали отцу соседи.

Он шагнул из колонны, обнял нас и замер: прикрывая руками, и грудью, и фибровым чемоданчиком от ветра и холода, словно отдавая нам всё своё тепло, всю жизнь, как будто желая оградить нас от зла и несчастья на много лет вперед.

— Не отставать! — хлестнул вдоль мглистой улицы окрик.

Отец вздрогнул и, почти оттолкнув от себя мать, побежал за колонной.

Вдруг он остановился.

— Ключ! Я чуть не унес ключ! — и он бросил что-то по накатанной, обмерзшей дороге.

В лихорадочно желтом электрическом свете, в кружении снега, как будто в бреду, скользнул к её ногам ключ. Она машинально присела, подняла его, сунула в карман пальто — всё это проделала, не отрывая глаз от моего отца, вернее от той точки, которая была им в удаляющейся массе колонны. Когда эта точка растворилась во мгле, она перехватила меня поудобнее и побежала следом.

Я проснулся. Не обращая внимания на мой плач, рискуя разбиться на обледенелой мостовой, она бежала и бежала за колонной.

Я плакал всё сильнее.

Она догнала последние ряды новобранцев.

— Стой! — преградил ей дорогу пожилой усатый военный — один из тех, что сопровождали колонну. — Куда бежишь? Младенца пожалей!