Вацлав Михальский - Мир тесен

Внизу по каменистой улочке идет худенькая девочка с кувшином за плечами, походка её легка, она бежит к источнику.

— Девочка! Девочка, скажи, что это за поляна?

Она останавливается, поднимает нежно-румяное личико и, приветливо улыбнувшись, отвечает с едва приметным акцептом:

— Это кладбище. Раньше здесь жили мёртвые.

Большая зелёная поляна — древнее кладбище согратлинцев. Никто не знает, когда хоронили здесь в последний раз. Не только высоких надгробий, но даже кочек нет на этой поляне — всё стерло время. Но память согратлинцев оказалась тверже камня.

У него была невеста Наденька — пианистка из Гнесиных. Накануне свадьбы они пошли в оперу. Наденька, с партитурой в руках, следила за исполнением ролей и горячо радовалась, когда что-то не вполне удавалось певцам или оркестру. Это поразило его, ему стало безмерно скучно с Наденькой. Они расстались.

С тех пор, когда на него вдруг наваливается безотчетная тоска и жизнь кажется неудачной, стоит ему вспомнить Наденьку, как он сразу веселеет и в который раз благодарит проведение за то, что накануне свадьбы оно послало его с невестой в оперу. Иначе нарожала бы ему Наденька таких же усердных деток и радовалась вместе с ними его ошибкам.

Вечерело. У входа во двор мне встретился старик Юршов — почти двухметровый, синеглазый красавец в серой кепке, в черном полупальто, с палочкой в набрякшей венами руке.

— Мочевой пузырь! — загадочно сказал старик Юршов, останавливаясь передо мной. — Неправильно себя вели. Алкоголь — оно отражается прямо на корень и на мочевой пузырь. Я читал. Врачи не говорят, они не знают, а я читал. А сейчас не читаю — слепой почти, и забываю всё. Письмо пишу и адрес забываю. Всё от алкоголя — отражается прямо на корень и на мочевой пузырь. Оно не говорится, но понятно.

— Он в глаза мне посмотрит вни-ма-тельно… — запели ещё не очень пьяными жалостными голосами какие-то женщины в двухэтажном доме через дорогу.

— «Он уже не посмотрит… а ведь как смотрел когда-то… какой был мужчина!» — Я улыбнулся старику и сделал шаг в сторону.

— Как там в Москве, зашибаешь? — старик Юршов ловко щёлкнул восковым пальцем под горлом, обвисшим синюшной кожею, и молодой подлый огонь вспыхнул в его глазах.

— Всяко бывает.

— Молодец. Жми!

И когда теперь иду я — сутулый, с помятым лицом и остатками волос под шляпой, она встречается мне на улице — злая, загнанная, с плохо напудренным лицом; в одной её руке — полпуда картошки в розовой сетке, другой она тянет вертящегося по сторонам мальчишку от нелюбимого мужа.

Мы не узнаём друг друга.

Идут года, а я всё чаще вспоминаю площадь Святого Марка, дворец Дожей, девочку-венецианку…

Однажды вечером, среди праздной разноплемённой толпы, при звуках трёх маленьких оркестров, что играют на площади Святого Марка до самого утра, она продавала гравюры. Конечно, на этих гравюрах была Венеция — с её горбатыми каменными мостиками, чёрными гондолами, сувенирными лавками на мосту Риальто, тяжелыми порталами храмов. Когда я увидел девочку, сердце моё на мгновение остановилось. Сладостное и жуткое чувство стеснило дыхание. Венецианке было лет семнадцать, она была так красива, что казалась нереальной, как сама Венеция. Её высокую фигуру скрадывал чёрный шерстяной плащ с вырезами для рук, но угадывалась и высокая грудь, и тонкая талия, угадывалось, что тело её так же безупречно, как лицо — белое, нежное, с большими, лучистыми, как итальянская ночь, глазами и русыми волосами, привольно ниспадающими на покатые плечи. Когда она, с чуть надменной улыбкой беззащитной бедности, отвечала на однообразный вопрос «кванто косто?», припухшие губы приоткрывали оба ряда безукоризненно ровных белых зубов. «А под языком её сотовый мед» — вспомнил я из Песни Песней царя Соломона и спросил: «Кванто косто?» (Сколько стоит?)

— Кваттро миле.

— Кваттро миле! Четыре тысячи лир. Ого! У меня всего десять тысяч. — Я засмеялся. «Боже, до чего хороша!»

Мы поглядели в глаза друг другу без смущения, с чистым восторгом.

— Дуе миле! (Две тысячи) — сказала девочка, коснувшись моей руки углом гравюры. И тут я увидел обручальное кольцо на её пальце и заметил курчавого курносого парня с лоснящимся простоватым лицом. Парень стоял рядом, у мольберта, и, чтобы привлечь внимание покупателей, заученными штрихами рисовал хорошо освещенный собор Святого Марка. На его руке тоже желтело обручальное кольцо.