Чимаманда Адичи - Лиловый цветок гибискуса

С отцом нашей мамы — до самой его смерти, случившейся пять лет назад, — папа обращался иначе. Приезжая в Аббу каждое Рождество, мы сначала всегда заезжали в ikwu ппе , девичий дом мамы. Ее отец имел очень светлую кожу, он был почти альбиносом, и, говорят, именно за это его так любили миссионеры. Он всегда разговаривал по-английски, хоть и с сильным акцентом игбо. Он знал латынь, часто цитировал статьи Ватикана и проводил большую часть своего времени в церкви святого апостола Павла, где служил первым законоучителем. Он настаивал, чтобы мы называли его grandfather , а не дедушкой Ннукву или Nna-Ochie . Папа до сих пор часто его вспоминает и рассказывает о нем с гордостью, словно тот был его родным отцом. «Он прозрел раньше многих из нас, — говорит папа, — он одним из первых приветствовал прибывших миссионеров. Знаешь, как быстро он выучил английский? А знаешь, сколько людей он привел к Богу, когда стал переводчиком? Да он обратил в веру большую часть Аббы! Он все делал правильно, как делали белые люди, а не так, как наш народ делает сейчас!»

Папа поместил фотопортрет дедушки в рамку красного дерева со всеми регалиями рыцарей святого Иоанна Иерусалимского и повесил на стену дома в Энугу. Но я и так хорошо его помнила. Мне было всего десять лет, когда дедушка умер, но в память врезались его почти зеленые глаза и то, что он использовал слово «грешник» почти в каждом предложении.

— Дедушка Ннукву неважно выглядит, — прошептала я на ухо Джаджа, когда мы ехали домой. Мне не хотелось, чтобы Кевин нас слышал.

— Он очень постарел, — согласился брат.

Когда мы вернулись, Сиси принесла обед: рис и жареную говядину на элегантных бежевых тарелках. Мы с Джаджа ели в полном одиночестве. Собрание церковного совета уже началось, и до нас доносились мужские голоса, иногда вступающие в спор. Во дворе галдели женщины нашего итиппа , они смазывали маслом котлы, чтобы их было легче отмывать, толкли специи в деревянных ступках и разводили костры под треногами.

— Ты признаешься? — спросила я Джаджа, пока мы ели.

— В чем?

— В том, что сказал, будто если мы захотим, то выпьем лимонад в доме дедушки Ннукву? Ты же знаешь, что нам нельзя у него пить, — сказала я.

— Мне не хотелось, чтобы он расстраивался.

— Он и не расстраивается.

— Он этого не показывает, — возразил Джаджа.

Открылась дверь, и вошел папа. Я не слышала, как он поднимался по лестнице, да и не думала, что он придет, потому что собрание церковного совета все еще было в разгаре.

— Добрый день, папа, — одновременно произнесли мы.

— Кевин сказал, что вы провели у дедушки почти двадцать пять минут. О чем я просил вас? — голос папы прозвучал очень тихо.

— Это я не уследил за временем. Я виноват, — сказал Джаджа.

— Что вы там делали? Вы ели жертвенную пишу идолов? Осквернили христианские языки?

Я застыла. Не знала о том, что языки тоже могут быть христианскими.

— Нет, — ответил Джаджа.

Папа продолжал идти к брату. Теперь он говорил только на игбо. Я думала, он вцепится Джаджа в уши и будет дергать за них в такт своим словам, что он ударит Джаджа по лицу и его ладони издадут этот ужасный звук, будто тяжелая книга падает с верхней полки школьного шкафа. А потом протянет руку через стол и ударит меня по лицу так же просто, как берет солонку. Но вместо этого он сказал:

— Заканчивайте есть и отправляйтесь по своим комнатам молиться о прощении.

Он развернулся и затопал вниз по лестнице. Тишина, которую папа оставил после себя, была напряженной, но привычной, как старая колючая кофта, надетая ненастным утром.

— Ты не доела рис, — наконец заметил Джаджа.

Я кивнула и взяла в руки вилку. Потом услышала громкий голос отца на улице и снова отложила ее.

— Что он делает в моем доме? Что Аниквенва делает в моем доме? — нотки ярости в голосе папы заставили мои пальцы похолодеть. Мы с Джаджа бросились к окну, но, ничего не увидев, метнулись к террасе и застыли у колонн.

Отец стоял в палисаднике под апельсиновым деревом и кричал на морщинистого старика в белой футболке и накидке, повязанной вокруг талии. Рядом с папой переминались с ноги на ногу еще несколько мужчин.

— Что Аниквенва делает в моем доме? Что этот идолопоклонник здесь делает? Убирайся отсюда!

— Разве ты не знаешь, что я ровесник твоего отца, gbo ? — спросил старик. Он поднял вверх палец, который должен был устремиться в лицо папе, но так и не добрался выше его груди. — Разве ты не знаешь, что я сосал грудь матери в то же время, когда твой отец сосал грудь своей?