Шейла Хети - Материнство

Наконец-то все позади, и так легко на душе – над ней как будто пронеслась буря. Буря пронеслась, тучи рассеялись, и мир вокруг засиял новым светом. Я снова вижу то, что видела раньше, что видела всегда, – как далеко во всех направлениях может пойти жизнь. Раньше, когда мысль о ребенке постоянно вертелась где-то рядом, я не могла представить себе расстояние или глубину, отделяющую меня от жизни без него. Она воспринималась как скука, пустота, бедность, что-то ущербное, лишенное чего-то такого, отсутствие чего не могли восполнить даже все мои любимые вещи.

Но теперь, став старше, я уже хочу их. Моя жизнь – не спекуляция, не проект будущей жизни. Это просто моя жизнь. Зрелость – хорошее время. Время, когда уже ничего не надо решать. Не надо напрягаться. Не надо сражаться с природой, утверждая свою правоту наперекор ее желаниям.

Биология забыла обо мне, и я воспринимаю это как огромное облегчение, своего рода благословение. Если у тебя нет ребенка, то в определенном возрасте ты становишься собственным ребенком. Ты начинаешь жизнь заново, на этот раз с самой собой. Что мне делать с такой кучей времени? Но время не та штука, с которой ты что-то делаешь, – это оно делает что-то с тобой.

Признай это, когда ждала слишком долго и время для чего-то прошло. Может быть, слишком долго не только по биологическим причинам, но потому что нужный момент миновал. Когда солнце село, то, что ты ешь, нельзя назвать завтраком. Сейчас в моей жизни полдник. Время для детей – завтрак.

Никогда не думала, что дойду до этой части в таком пожилом возрасте, что происходящее со мной будет просто старением, что время сделает свою работу, сыграв на собственном инструменте – на мне. Все так пугающе просто – конец всех этих вопросов, – но и неожиданно. Я так долго и так старательно размышляла о детях, но теперь, пожив, думаю о них все меньше и меньше – с некоторым облегчением, с легкой болью, но по большей части безо всяких чувств.

Я не вполне сознаю, что мой фертильный возраст истекает, а значит, никому не интересны те вопросы, которых я боюсь больше всего. Я не могу окончательно признаться себе, что время для принятия решений миновало. Не могу сказать это напрямик или согласиться с тем, что упустила свой шанс, вернее, что сделала все, чтобы упустить его, что этого хотела. Да, возможность была, и я, не желая ею воспользоваться, чувствовала себя обязанной рассматривать ее и считаться с ней до последнего, а потом отодвинула.

Правильно будет сказать, что да, я что-то упустила, но, может быть, сама предпочла упустить.

Я устояла перед натиском волн, пытавшихся перенести меня в то дремотное состояние, что порождает детей, состояние, в котором делаешь то, чего хочет природа. Избежав ловушки, я испытываю такое же блаженство, как если бы завела ребенка, но только, в противоположность ребенку, мой выигрыш почти не виден.

Мне не нужно проживать каждую возможную жизнь или испытывать особенную любовь. Я знаю, что не могу спрятаться от жизни, что жизнь пошлет мне испытания, вне зависимости от моего выбора. Не заведя ребенка, я не убегаю от жизни, потому что жизнь всегда создаст для меня трудные ситуации, покажет что-то новое и приведет к тьме, знать которую я не желаю, и к всевозможным сокровищам знаний, мне непонятных.

В детстве, представляя будущее с детьми, я всегда приходила к мысли, что однажды стану сиротой. Какая-то часть меня с нетерпением ждала этого, как будто в тот миг, когда оба родителя умрут, я сделаюсь звездочкой в небе, прекрасной и бесконечно одинокой. Но если я заведу детей, то никогда уже не быть мне этой сияющей звездой, окутанной тьмою, чистой и нетронутой.

Так, может, уже тогда я знала, что никогда-никогда не произведу на свет дитя? Думаю, я знала это с самого раннего возраста – знала, что это невозможно и никогда не случится. Мое тело всегда воспринимало идею завести ребенка как нелепость и мерзость. Я никогда не думала, что умру, оставив после себя рожденного мною ребенка. Если бы я задала себе этот вопрос, думая о смертном одре, я получила бы ответ. Я увидела бы смертный одр, а не родильную палату. Как ни трудно мне представить рожденного мною ребенка, еще труднее представить ребенка, оплакивающего меня после смерти.

Прошлой ночью, лежа со мной в постели, Майлз сказал: «Никто не думает, когда видит бездетную гей-пару, что их жизнь лишена смысла, глубины или содержания, потому что у них нет детей. Никто не смотрит с жалостью на двоих парней, которые вместе сто лет, любят друг друга, довольны работой и, возможно, все еще трахаются, но решили не заводить детей. Никто не думает, что в глубине души они сознают, насколько пуста и мелочна их жизнь лишь потому, что они не отцы. Никто так не думает! Сама эта мысль нелепа и смехотворна! Или возьми, к примеру, пару лесбиянок, которые могли бы при желании завести детей, но по каким-то причинам от этого отказались. Теперь им по пятьдесят-шестьдесят, и посмотри на них: какие замечательные пары, с какой легкостью и уверенностью они держатся, не нуждаясь ни в чьей благосклонности. Кто, глядя на них, подумает, что в глубине души они, должно быть, сожалеют о том, что не стали матерями? Никто! Предполагать такое оскорбительно и глупо. Нет, так думают только об обычных парах. Причем даже не о мужчине – люди считают, что он-то что-то отхватил. Именно на бездетную женщину смотрят с отвращением и укором, словно на взрослого безработного мужчину. Как будто ей есть за что просить прощения. Как будто она недостойна гордиться собой».