Елена Елисеева - Жить в эпоху перемен

— Про время вспомнил, хар-ря алкогольная! — Я не глядя швыряла в мешок остатки пиршества. — Ты бы лучше вспомнил, что там машина стоит!

Боже мой! Машина! Машина, нанятая с почасовой оплатой! Стоит!! Куда разгружать? Где грузчиков искать?

Руки у меня опустились. Рулоны линолеума, ящики с краской, связки обоев… Пока я одна это перетаскаю, аренда машины сожрет все. Ничего я на этом ремонте не заработаю, кроме радикулита.

— Ну ты, хрен с горы, — крайне грубо велела я Коле, — выкини отсюда эту падаль.

И пошла объясняться с водителем. Он, как положено рабочему человеку, не клонящему голову перед проклятой капиталисткой, потребовал добавить, умножить, накинуть и завалился спать в кабину. Я с ужасом посмотрела в кузов, плотно заставленный материалами, кратко, но емко охарактеризовала жизнь свою и потянула на себя ближайший рулон линолеума.

Что-то он тянуться не хотел. Неплохо ему, видно, там лежалось, или руки у меня были коротки, или роста не хватало. Я с завистью подумала о мужиках. Вот, понимаете, интересное дело: вроде бы никчемный народец, но иногда, в смысле экстаза или что тяжелое передвинуть, — как без них? Я оглянулась на дверь. Нет, не идут. Зря я так на них наорала, все-таки хоть надежда была бы. Не смогу я это все перетаскать!

А куда ты денешься? — ответила я себе. Тащи давай!

И я потащила. Подпрыгнув, уцепилась за край рулона и осторожно повернула его; крепко обняв добытый край и слегка покачиваясь, попятилась, с боя беря каждый сантиметр. Рулон сначала яростно упирался, но потом, судя по всему, плюнул и сдался. Я восторжествовала и тут же поплатилась: коварный противник, иезуитски подарив сантиметров пятнадцать за один рывок, внезапным броском придавил мне ногу.

— У-у…! — сообщила я рулону. — Я тебя, гад на лапах, сдохну, а перетащу!

Мерзкий пластик обидно ухмыльнулся.

— Посмеяться надо мной решил, ублюдок синтетический? — грозно спросила я.

Он издевательски подмигнул, подтверждая свое гнусное намерение.

— Ты из себя паркет-то не корчи, — нанесла я предельное оскорбление, — в тебе, сучий потрох, кроме веса и вони, ничего толкового нет!

Отвратительный сверток покрутил пальцем у виска.

— А за это — ответишь! — честно предупредила его и впилась ногтями в паскудный цилиндр.

— Анна Сергеевна, — подскочил Коля, — ну, чего вы волнуетесь? Сейчас мужики все разгрузят. Отойдите-ка…

— Отойтить-ка? — ядовито переспросила я. — Я тебя сейчас самого отойду-тка, тварюга подзаборная! Тебе что, гадина сорокоградусная, заняться нечем? Вы что, с ним заодно?

— С кем — «с ним»? — удивился Коля.

— С рулоном! — безумно ответила я и попросила: — Уйди к черту, Коленька. Я на аренде разоряюсь, — и бросилась врукопашную с обнаглевшим материалом. Помню, кто-то нас пытался разнять. Помню, я изрыгала совершенно уже непотребные ругательства, а рулон норовил придавить мне все возможные конечности. Помню, какие-то тени мелькали около нас, раздавались невнятные возгласы, иногда на подмогу рулону бросались загадочные люди, норовя отобрать его от меня. Я не давалась. Я решила: погибну, но разгружу машину. А не то я завалю ремонт и меня посадят уже по двум статьям: за расхищение бюджетных средств и за массовые убийства. Потому что алкоголиков я хладнокровно решила удавить сразу же, как рассчитаюсь за машину.

Когда мы с рулоном, кряхтя, обливаясь соплями и слезами, израненные и полные взаимной ненависти, ввалились в холл, меня чуть удар не хватил.

Сияли окна, и из сортиров несся цветочный аромат. К штабелям материалов, аккуратно рассортированных и расставленных вдоль стены, вела газетная дорожка, затоптанная сапогами. Вокруг светился облупленный краской чистейший пол.

— Давайте, хозяйка, — Вася отобрал от меня рулон и сунул его под мышку. Проклятый материал, придавленный мужским бицепсом, испуганно взвизгнул и навеки умолк. — Там водила расчета ждет.

«Господи! — в душевной муке воскликнула я. — Господи, доколе? Господи, почему Ты покинул меня? Ну не могу же я больше!!»

«Я с тобой, дитя мое», — шепнул мне в ухо мягкий, звучный голос.

Я оглянулась. В холле не было ни души; пропойцы, ожидая окончания кровавой драмы, покуривали на лавочке за окном.

— У меня что, галлюцинации? Сбрендила, видно, совсем… — пожаловалась я штабелю материалов.

«Горе мне с вами, — вздохнул голос. — Пять миллиардов, и никто не знает, чего хочет. Что же ты — через страницу: “Господи”, “Боже мой”, да “Почему покинул”, если сама же Меня не узнала?»