Марианна Кожевникова - Простые вещи

Все пригорюнились, больная тема.

— По деду твоему мы коренные, посадские, — заговорил, помолчав, Павел Антонович, — мастера-игрушечники. Вот об этом отец мне всегда говорил, ремеслом своим гордился. Потому и ты, сынок, игрунком вышел.

Саня невольно от удовольствия рассмеялся: складно получилось! Жизнь, что ни говори, штука удивительная и с большим чувством юмора! Не канцелярскую строку ведет, а с завитушками. Не права Катенька, когда все по ранжиру и логике стремится выстроить. А он и не знал, что из рода игрушечников. Значит, точно конек, да еще вдобавок с круто изогнутой шеей и расписным бочком!

— А мне дед только про войну рассказывал, — вспомнил он, — да и то изредка, когда я особенно приставал. Видно, и война так далась, что вспоминать было не радостно.

— Радости от будущего ждали, — подхватил отец.

— И дождались! — заключил сын.

Все не слишком весело, но улыбнулись, потому что пожаловаться было не на что, но получили совсем не то. Однако, вспоминая дедов-прадедов, сравнивая прошлое с настоящим, унывать было стыдно.

— Потому и живы, что корни у нас крепкие, — сказал Павел Антонович. — Вот давайте за корни и выпьем.

Чокнулись за дедов-прадедов охотно, а когда выпили, Саня пообещал:

— Может, выясню что-нибудь про бабушкину родню, интересно все-таки, как наши корни ветвятся.

— Выясняй, конечно, — закивал отец, — тебе и поближе есть что выяснить.

Сказал и осекся: не хотел вмешиваться в отношения сына с матерью, своей первой женой, хоть от души желал примирения.

Саня понял, что хотел сказать отец, и ушел от болезненной темы: одно дело — грехи прабабок, их легко прощать, другое — материнский грех, который тебя вживую касается.

— А я вот чего не понял, как это у нас тетя Наташа без зеркала осталась? — задал он вопрос и не ошибся: старики тут же принялись на него отвечать.

— Мы, знаешь ли, поначалу как раз одни сплошные зеркала задумали. Хотели купе в спальне с зеркальными дверцами заказать, чтобы пространство расширить. Сейчас все так делают, — сообщил отец.

— Да я вовремя сообразила, что не так-то уж мы хороши теперь, чтобы с утра до ночи собой любоваться, — вступила в разговор тетя Наташа. — Я теперь чаще огорчаюсь, чем радуюсь, когда себя в зеркале вижу.

— Зато я тебе радуюсь, — тут же подхватил Павел Антонович, и жена благодарно погладила его по руке.

— И спать у себя под надзором мы не привыкли, — продолжала она, — едва глаза откроешь, ты опять тут как тут. В общем, подумали, подумали и сделали обычные дверцы. А до зеркала так руки и не дошли.

— Завтра колеса доедут, — пообещал Саня.

— А я тебе спасибо скажу, — отозвалась тетя Наташа. — Тебе, Санечка, туалетный столик ни к чему, а я к нему, конечно, привыкла. И то зеркало меня любит, я в нем всегда неплохо выглядела, да, Паша?

— Ясонька моя, ты на меня смотри и увидишь, какая ты у меня красавица! — откликнулся он с такой нежностью, что Наталья Петровна засмущалась.

И опять Саню кольнуло: кто так смутится от его восхищения?

— Пойду-ка я покурю, — сказал он.

Курил он редко, но сейчас себе позволил: переживаний много набежало.

— И я с тобой. — Отец тоже встал из-за стола. — Заодно нашу лоджию посмотришь.

На лоджии стояло несколько белых пластмассовых стульчиков, приглашая расположиться с удобством. Они и расположились. Закурили.

— Ты все бобылем живешь? — спросил отец. — Жениться когда надумаешь?

— Знаешь, по весне чего только в голову не приходило, — не стал таиться Саня. — Такую девушку встретил, слюнки потекли!

— Аппетит разыгрался? Бывает, — засмеялся отец. — Но для женитьбы аппетита маловато. Как тебе кажется?

— Наверное.

— Наша жизнь с Наташей с сочувствия началась. Знаешь, как я ее заметил? Вижу, всю работу на белокуренькую наваливают. А она ничего, не брыкается. Тащит и тащит. Дай, думаю, подсоблю. Стал помогать, вижу, женщина — разумная, толковая, нагрузку распределять умеет. Пригляделся внимательнее — сама милота, глаза ясные, краснеет, как девочка. Потом выяснили, у нее дочка, у меня сынок, и опять друг другу посочувствовали. И теперь живем, оберегаем один другого. От скольких забот и хлопот меня Наташа избавила, сказать тебе не могу. Мой душевный покой — ее заслуга.

— А с матерью по-другому было? — спросил Саня.

— Конечно, — кивнул отец. — Ты представить себе не можешь, до чего я ей благодарен. Я ее, любя, отпустил, помучился и понял: могу все. Я себя зауважал, силу почувствовал, свободу. Пока не поймешь, что есть в тебе сердечная сила, — с чем к людям идти? Твоя мать мне дорогу открыла.