Марианна Кожевникова - Простые вещи

Миша у доски замолчал и опять улыбнулся. Ему захлопали, Ляля тоже захлопала вместе со всеми. Миша отыскал ее глазами, и она ему ответно улыбнулась. Объявили следующего докладчика, а Миша тем временем спустился в зал и сел рядом с Лялей на Томино место. Если спросить про Тому, что бы он ответил? Но вопрос задала не Ляля, а Миша.

— Ну как? — спросил он.

— По-моему, здорово, — ответила она. — А по-твоему?

— И по-моему, вроде сносно. А что тебя огорчило? — Миша мгновенно уловил Лялину душевную сумятицу. — Почему не свистнула?

Ляле шутить совсем не хотелось.

— Подругу институтскую встретила, она со мной неприятностями поделилась, вечером обсудим, ладно? — объяснила она и почувствовала, что у Миши сразу отлегло от сердца.

— Еще бы не ладно. Чем могу, помогу, и всегда с удовольствием.

«Нет уж, мой дорогой, помощи тут от тебя никакой не требуется, лучше держись от Томки подальше», — подумала про себя Ляля.

Миша взял ее за руку, а сам уже слушал докладчика, торопясь наверстать упущенное и вникнуть в суть.

— Я к Иринке побегу, освобожу Саню, — шепнула ему Ляля на ухо.

— Беги, беги, а я к вам только после вечернего заседания, — и сжал ее руку крепко-крепко и ласково.

Они тихонько сидели вместе, он — слушая и поглаживая Лялину руку, она — просто прижимаясь к его плечу.

Миша слушал все внимательнее и даже стал делать на программке какие-то пометки. А Ляля в уюте Мишиной близости сразу растеряла все тревожные мысли, они куда-то улетучились, разбежались, растворились.

Замолчал и этот докладчик, и ему тоже все захлопали. Ляля с сожалением вытащила свою руку из Мишиной и пошла к двери, приоткрыла, оглянулась — пока! — и закрыла за собой дверь.

Ни о чем не думая, она спустилась вниз по лестнице, вышла на улицу, добралась до метро, а пока ехала до своей станции, ее опять стали мучить тревожные, неприятные мысли.

Непредсказуемая штука — жизнь. Ничего не складывается так, как задумываешь. Ляля мечтала разделить с Мишей успех, а успех разделил их. Кто сказал, что счастье — сверкание золотых блесток, вечно радующих ум и сердце? Нет, оно скорее смерч песчинок, они сверкают на солнце, они царапают, они ранят, ты ведь так открыт, так уязвим! Но что тебе боль?! Ты шагаешь дальше среди сверкания и болезненных уколов, ты радуешься, что не один, что у тебя есть спутник, что по дороге вы идете рука об руку. И до тех пор, пока ты чувствуешь, что идете вперед вы вместе, вы и в самом деле вместе и в самом деле двигаетесь вперед. Но из множества песчинок может сложиться пустыня, и тогда зрячие расстаются, а слепые бредут, копя груз обид, сгибаясь под ним все ниже.

Ляля с Мишей едва приступили к изучению сложного искусства совместной жизни, которое возможно постичь, только живя совместно, и вот их уже подстерегала разлука. Они только что раскрылись навстречу друг другу, но им обоим было так нетрудно закрыться снова и отгородиться неуязвимостью.

Быт совсем непростая вещь, и нужно немало усилий, чтобы притереться друг к другу. Начало их совместной жизни было совсем не идиллическим. Один — сова, другой — жаворонок, один скор, но небрежен, другой медлителен, но основателен. Миша, например, относился к тем редким мужчинам, которые не оставляют свои носки под кроватями и креслами. А значит, как должны были раздражать его Лялины кофточки и юбки на спинках стульев! И раздражали. Его раздражение вызывало в Ляле ответное: разве может настоящий мужчина обращать внимание на такие мелочи? Мишу она зачислила в придиры и зануды и яростно боролась с его недостатками: придирчивостью и занудством. Да, именно так когда-то начиналась их семейная жизнь и кончилась тем, что они расстались. А теперь? Теперь Ляля следила, чтобы кофточки не разбегались по стульям, а Миша ее удерживал: «Оставь, пусть со мной побудут, нам вместе уютнее». Потом они переглядывались и хохотали.

— Что? Опять лбами столкнулись? — спрашивал Миша.

— А искры опять не посыпались, — отвечала Ляля.

Их радовала проснувшаяся в них готовность идти на уступки и приспосабливаться. Оказалось, что присматриваться к другому, угадывать его чувства, следовать новыми для себя путями так же увлекательно, как в запальчивости отстаивать свою правоту, обличать недостатки, подминать другого под себя.

— Хочешь, я открою тебе тайну вечного движения? — спросил как-то Миша, округлив глаза.

— Хочу, — отозвалась Ляля, и глаза у нее тоже удивленно округлились.

— Играй в поддавки. Поддавайся, и игра будет длиться вечно!