Августо Кури - Покупатели мечты

Я украдкой посмотрел в зал и был впечатлен. Мы были в мгновении от того, чтобы нас линчевали, а в следующее мгновение мы могли оказаться беспомощными, как дети. Некоторые заключенные положили руки на голову, пытаясь защитить черепную коробку. Впервые уголовники чувствовали себя маленькими жертвами страха. Но у меня было опасение, что, если их что-нибудь смутит, обстановка напряженности будет нарушена и начнется бунт.

Мэр играл роль психопата из психопатов. Он давил на психику осужденных, не спрашивая позволения. Он вошел в их мир. El Diablo остолбенел от ужаса, он не отводил взгляда от старого гроба. Задумавшись, этот преступник, видимо, вообразил, как однажды он, незащищенный, предстанет перед каким-нибудь призраком, который для устрашения общества использовал собственную смерть. Как и подавляющее большинство насильников, он всеми силами избегал думать о смерти. Но сейчас ему приходилось думать, что все, что он любил, все то, за что боролся, все, к чему стремился, разрушится в маленькой гробнице. И ничто не вернется. Ничто.

Учитель видел на сцене маленькую революцию безымянных. Мэр поднялся и, стоя рядом с гробом, заорал:

— Молча-а-а-ать! — Но публика и так уже была в напряжении. — Я сейчас буду говорить с вами о самой конспиративной теории, которая только существует. Теория, которая бы поразила Эйнштейна, разрушила бы эту тюрьму и заставила бы дрожать агента 007!

«Теория? О чем это он? Многие заключенные даже не знают, что означает слово “теория”. Они провели в школе максимум несколько лет, вряд ли прочли хоть одну книгу и умели выполнять самые простые арифметические действия. Как они поймут, что такое теория?» — думал я.

А тем временем Мэр подошел к полностью успокоившейся публике, которая ловила каждое из его движений, и закричал:

— Теория выхода газов из кишечника!

— Выхода газов из кишечника? — переспросил директор Фернанду Латару, чрезмерно озабоченный.

— Выхода газов из кишечника? — поинтересовался Учитель.

«Теория чего?» — стали спрашивать друг у друга присутствующие в зале. Ни один человек не засмеялся, поскольку обстановка, которая была создана, оставалась такой напряженной, что никто не представлял себе, что эта теория означала. Возможно, речь шла о каком-то химическом оружии, новом горючем для ракеты. Но внезапно, к нашему облегчению, снова усилилось освещение сцены, Бартоломеу вышел из гроба, заиграла цирковая музыка:

«Та, тара… тара, та-та-та… та-та!!!»

Мы переходили от ужаса к комедии. В моем мозгу поменялись полюса. В мозгах заключенных тоже. Эти люди, привыкшие к риску умереть, быть изувеченными, арестованными, наконец, к приключениям, впрыснутым в вену, не были подготовлены к такой быстрой перемене настроения. Похоже, они не знали, смеяться им или плакать.

Даже Учитель казался смущенным. Он только знал, что двое необузданных персонажей могли бы бросить бомбу в театр. Озабоченный, он подумал, что, вероятно, Бартоломеу и Барнабе знали этих уголовников лучше, чем любой полицейский комиссар или судебный психиатр. Возможно, они были опаснее для общества, чем преступники с Острова Демонов.

Когда зажегся свет, эти двое так, чтобы мы не заметили, надели на себя шутовские носы и цилиндры. Они заставили зрителей аплодировать им, а потом Мэр заговорил с ними о своей «сложной» теории. Я снова чуть не упал в обморок.

Мэр повернулся своей грандиозной задницей к толпе, и Краснобай завершил свою «запорную» мысль:

— Досточтимая публика, кто поймет теорию выхода газов из кишечника, никогда больше не будет смотреть на свои ягодицы так, как прежде. — И Мэр издал громоподобный звук, который смешался со зрительным залом. Все наконец-то поняли, что означает теория выхода газов из кишечника.

Уголовники, услышав звук, исходящий из кишечника Мэра, пришли в неистовство. Все они, пережив вершину напряженности, расслабились. Сначала их мозг был поглощен мыслями о смерти, теперь они стали выпускать газы, как дети. У меня разболелась голова. Настаивая на своих теориях, я спросил себя: где же педагогическая атмосфера? Где учение об инвентаризации событий жизни?

Учитель закрыл лицо руками. Я не знал, хотел ли он выбежать оттуда, как я, или его это забавляло. Но, казалось, он улыбался. Я не знал, придумали ли эти двое план «Б» с его согласия, или все это было импровизацией, как всегда. Я ничего не знал. Меня никто не поставил в известность, я злился на себя самого и на группу. Я узнавал обо всех событиях последним