Августо Кури - Покупатели мечты

Бартоломеу и Барнабе, возбужденные аплодисментами в их адрес, поклонились перед толпой. После поклона Барнабе вошел в транс, дух политика снова возобладал в его мозгу. Ему нравилось произносить трудные слова, хотя он часто путался. Как будто бы находясь в разгаре выборной кампании, он стал произносить речь:

— Люди и людишки этого благородного города!

— Ура! Прекрасно! — закричал Бартоломеу, подстегивая толпу разразиться новым залпом аплодисментов.

Ободренный поддержкой присутствующих, Мэр поблагодарил их и завершил свою речь:

— Без промедления прошу вас голосовать за меня! Я обещаю вам, что разобью в щепки политическую «коррупию». — Барнабе кисло улыбнулся, поскольку ему не удалось выговорить слово «коррупция».

Он попытался снова, но опять ошибся: «Корруптию! Коррупоцию!» И чем больше он говорил, тем больше оплевывал стоящих рядом. Один федеральный судья пришел ему на помощь.

— Политическую коррупцию .

Чтобы не утратить образ лукавого политика, Мэр сказал:

— Благодарю вас, мой будущий министр юстиции.

Эдсон Чудотворец, не теряя времени, вытащил кепку из своего пиджака и добавил с еще большей наглостью:

— Ладно, люди, но не одной беседой жив человек. Мэр с таким деликатным тельцем должен поужинать. Кто может поучаствовать? — И он пустил благословенную кепку между присутствующих, чтобы собрать деньги на сытный ужин для всей группы.

Учитель тихо вышел. Он был генератором идей, а двое непослушных были генераторами эксцентричности. У адвокатов появилось ощущение, что вода закончится до того, как будет утолена жажда. Они хотели поразвлечься не только представлением, устроенным двумя паяцами, но и снова услышать таинственного мыслителя в поношенной одежде. Некоторые уже знали о его славе и теперь желали познакомиться с его рассуждениями. Они не смогли понять его. Мы — еще меньше.

Мы понимали временами, что одни пишут законы, другие их применяют, одни надевают костюм-тройку и галстук, другие ходят как оборванцы, одни пишут книги, другие их читают, но по существу все мы — мальчики, резвящиеся в театре времени, не понимающие самых важных явлений существования…

Месяц проходил за месяцем. Учитель по-прежнему защищал идею о том, что научные и социальные идеи, которые должны освобождать человека, в конце концов стали делать из нас узников. Наш ум, покрытый штукатуркой из технологии и избытка информации, представлял собой ужасное зрелище. Мы были сверхзащищенными детьми, которые жили в тени «отцов знания».

Пифагор столкнулся с предрассудками, Сократ покорился гневу греческой элиты. Мир, символом которого было маленькое яблоко, упал на голову Ньютона. Эйнштейну пришлось разоружить бомбу истинностью механистической теории во время работы на одной фирме защиты патентов. Фрейду довелось разбить кандалы медицины, которые придавали значение телу и недооценивали ум.

Учитель настойчиво повторял, что мыслители занимались своими изысканиями в рискованные времена, полные неприятностей, несправедливости, беспорядка, бесконтрольности. Мы забыли об этом процессе в университетских храмах знаний. Мы аплодировали смелости покорителей знания, но были робкими. Мы были охвачены примитивным страхом, боялись столкнуться с хаосом и мыслить свободно.

— Не следуйте за мною вслепую. Не принимайте моих идей, не пропустив их через желудок своей критики. Все большие социальные и политические несчастья идут от культа к правде, от пассивного принятия идей. — И, переведя дыхание, Учитель делал глубокий вдох, чтобы далее шокировать нас: — Пассивное принятие идей хуже, чем вся критика, направленная на них. Мне не нужны рабы, я мечтаю о последователях, которые думают. Если ученики не способны меня критиковать, они недостойны следовать за мной, — высокопарно утверждал этот таинственный Продавец Грез.

Возмущенный, он говорил, что большинство учеников в течение двадцати лет — начиная с дошкольного учреждения и до после выпускного периода — не создало ни одной собственной идеи, не имело собственного мнения, не осмеливалось мыслить не так, как им подобные. Мы критиковали немецкую молодежь, соблазненную Гитлером в первой половине XX столетия совершать зверства против таких меньшинств, как евреи, цыгане и гомосексуалисты, но у нас не было сознания того, что социальная система молчала о молодежи всего мира в этом столетии.