Августо Кури - Покупатели мечты

— Я покупаю! Я плачу́! Это мое!

По правде говоря, он даже не знал, что продавал Учитель. Но, поскольку держать рот закрытым Краснобай не мог, он начал проводить аукцион. Прохожие были встревожены этими выкриками. Один продавал, а другой покупал, и оба не переставали кричать. «Что покупать? Сколько платить? Что происходит в большом дворе Федерального собрания?» — спрашивали друг друга люди.

Заметив, что Краснобай, начав аукцион, стал завоевывать внимание людей, Мэр принялся соревноваться с ним и заорал еще громче:

— Нет, это мое! Я плачу больше! Даю тысячу.

Увидев «эксцентрика», который продавал невидимый товар, и двух сумасшедших, готовых отдать все, что они имели, чтобы купить это , идущие наконец-то замедлили шаг, чтобы посмотреть шоу .

Краснобай скривился. Чувствуя, что ему бросили вызов, он закричал еще громче:

— Я даю миллион!

Барнабе, не снижая тона, заявил:

— Я даю миллиард.

А я, будучи первым из учеников, которых позвал Учитель, наблюдая за тем, как ведут себя эти два балбеса, не знал, куда деться от стыда. Своим вызывающим поведением они в очередной раз снижали степень воздействия идей Учителя на окружающих. Спокойный двор Федерального собрания гудел, как при Вавилонском столпотворении. Никто не понимал друг друга.

Услышав полные безумия заявления о ставках, я подумал: «Эти лица тверже гранита! У этих людей нет денег, чтобы поужинать сегодня вечером, Они живут, выпрашивая кусок того, что мы пережевываем. Как они могут говорить, что платят так много за товар, и, что еще хуже, даже не знают его? Они платят миллион или миллиард, но чего? Долларов? Царица небесная!»

Когда я переваривал свое возмущение по отношению к этим сложнейшим экземплярам, у меня появилась мысль, которая взволновала меня: «Неужели Учитель выбрал Бартоломеу и Барнабе, чтобы они служили образцами и чтобы такие люди, как я, замечали свое собственное безумие? Это невозможно».

По мере того как я боролся с собственными мыслями, возникшими в подвалах моего головного мозга, и не мог понять, откуда они возникли, мои рассуждения шли дальше. Я начал думать, что слова этих людей были подлинными, а я притворялся. Они говорили о том, что им приходило на ум, в то время как я скрывал свои истинные намерения. Они улыбались без страха и плакали без опасения, а я улыбался, когда плакал. Никто не знал о моем эмоциональном расстройстве до тех пор, пока оно не проявилось.

Подивившись этим выводам, я начал замечать, что общество, а потом и университет научили меня камуфлировать свои эмоции. Актеры работают в театрах, интеллектуалы на аренах познания, но, по сути, все мы являемся мастерами притворства.

Мэр, желая выиграть аукцион, увеличил объем ставки. Но Бартоломеу, который никогда не хотел быть в проигрыше, а тем более проиграть Мэру, закричал:

— Даю триллион!

Мэр выпятил грудь, собираясь объявить о еще большей ставке, но, не зная, как назвать число «квадриллион», апеллировал, обращаясь к Продавцу Грез:

— Благородный Учитель, Краснобай — тот, кто чаще всех в мире не выполняет обещанного, наибольший эмитент необеспеченных векселей. Он покупает, но не платит.

— Ложь, дамы и господа, — сказал Краснобай. И, обращаясь к адвокатам, ошарашенным этой сценой, спросил: — Кто хочет заполучить привилегию стать моим адвокатом и защитить меня от этого клеветника?

Но никто не поднял руки. Многие люди просто расхохотались. Они давно уже так не расслаблялись.

Я дрожал, понимая, что мы теряем философскую атмосферу, созданную Учителем. Петр отказался от Христа трижды. Я молчаливо отказывался от Учителя каждый день. Разве мне трудно подтвердить то, что я являюсь частью этого сброда?

Когда я думал, что Продавца Грез обманывают его же ученики, я видел спокойное, улыбающееся лицо, как бы плывущее в мирных водах. Легкий ветер касался волос Учителя, разбрасывая их по щекам. Ветер налетал, не спрашивая разрешения, на деревья, заставлял шелестеть листья, которые вибрировали, как несыгранный оркестр, как его ученики. Между тем все это казалось Учителю бесплатным подарком.

Аудитория оставалась на той же платформе. Учитель не скандалил из-за обид, ибо сегодняшнее освистывание могло превратиться в завтрашние аплодисменты. Горе тому, у кого свободный ум, освистывание и аплодисменты были одним и тем же. Он не сдавался. Я грезил о том, чтобы иметь такую свободу, но был рабом своей души.