Лариса Исарова - Записки старшеклассницы

Обычно мы всё подчищали, на аппетит никто не жаловался, вернее, на его отсутствие. Но тут все так острили, особенно Сенька, что Татка, дежурная повариха, швырнула в него половником и разревелась.

— Хватит английских лордов разыгрывать, — вступился Сорока, — повозился бы в нашей кухне…

— А ты пробовал?

— А то нет? Кто вчера дежурил? Вот останься сегодня за повара, раз тебе больше всех надо…

— И останусь…

— И оставайся.

— И останусь, не заплачу… — Голос Сеньки дрогнул: он понял, что влип.

Сам Сорока ничего не ел, его знобило; у нас не было ни аптечки, ни термометра, потому что по дороге в колхоз Гриша сел на сумку со всеми медицинскими принадлежностями.

— Поезжай домой, — просила Сороку Анна Сергеевна. — В пять поедут Сидоров и Гриша, они проводят.

— Не поеду, — хрипел он.

— Не будь ослом, пожалуйста.

— Буду.

— Здесь ты еще больше простынешь.

— Не поеду.

Мне нравилось, что он не куксился, как некоторые мальчишки, которые из себя умирающих строят при первом чихе. Я дала ему свой шарф на шею, и он повязался кротко, хотя все хихикали. Шарф у меня розовый и разрисован детишками на горшках (мамин юмор). Но Сорока после нашей зимней ссоры не реагировал на подначки.

А Татка надулась: она усиленно ему совала свою косынку, но он отказывался с таким видом, точно она ему гадюку повязать хотела.

Потом появился «наш Петя». Наверное, кто-то из мальчишек ему позвонил, они надеялись, что уж ему Сова не откажет.

И «наш Петя», покашливая, стал говорить, что правовое воспитание заключается в профилактике преступления, что нельзя из-за одного проступка считать человека безнадежным, что он лично берет их на поруки. Но Сова была неумолима.

Спас мальчишек только председатель. Он пришел во время тихого часа, выслушал ее жалобы и покачал головой.

— Все-таки ваши олухи дети, хотя и вымахали с меня. Тяп-ляп не годится, с народом считаться надо…

Из мальчишеского класса донеслось воинственное сура».

— Лучше пусть идут силосные ямы копать. Выполнят норму — оставим, нет — сам выгоню, да еще коленом наподдаю…

И вот Сидоров и Гриша ушли на «штрафную» работу, а мы все ужасно за них переживали. Но хотя на поле не хватало трех мальчишек — Сорока так и не смог подняться после тихого часа, — норму мы все выполнили, прямо из кожи лезли, чтобы утереть нашей принципиальной Сове нос…

К вечеру небо почернело. Ветер пригнул зелень к земле. Исполняя на тяпках победный марш «Для поднятия носов», мы бодрым полубегом понеслись к школе, подхлестываемые первыми каплями.

Там уже сидели счастливые Гриша и Сидоров. Они исполнили все приказы председателя, завоевали права «гражданства» и готовы были ходить на голове. Только Сенька-повар чертыхался. Плита не разгоралась. Дым шел обратно в трубу и ему в нос. Молочная каша была под угрозой. Когда же он ее притащил в школу, она оказалась пополам с дождевой водой: он не догадался накрыть котел.

Кто-то завопил: «Вода — наша лучшая еда!»

Но все так продрогли и проголодались, что никто не смеялся.

Плита потухла, хворост намок, наступал голод.

Пришлось перейти на припасы Гриши и Сидорова. Сначала из принципа Сова отказывалась, но когда мы объявили голодовку, села с нами. И мы нечаянно абсолютно все съели, подчистую.

Вечером за Совой приплыл, иначе не скажешь, на мотоцикле «наш Петя». Мы с сочувствием на нее смотрели, но она мужественно надела плащ и отчалила за его спиной.

И тогда Сенька предложил сбегать в лес погулять.

Ужасно нелепо, поэтому всем и понравилось. Мы начали собираться, но он сказал, что Сороке плохо, что с ним надо посидеть. Я надеялась, что Татка предложит свои услуги, но она на него дулась и сделала вид, что не слышит.

Пришлось остаться мне. Ну, я села возле него, а его так трясло, что он говорить не мог. Навалила я все наши одеяла на больного, руку на лоб положила, — он сам попросил, у него голова здорово болела. Конечно, мне его было жалко, но в то же время я слегка завидовала нашим. Они по ночному лесу бродят, на них с веток капает, мокрой хвоей пахнет, все дурачатся…

Правда, я попробовала вообразить, что сейчас война, что Сорока раненый, и я ухаживаю за ним, как медсестра; но раньше такие фантазии я могла разыграть на любую тему, а тут никак в роль не входила. И потом, Сорока ничего не хотел, даже пить отказывался, хотя Сова, уезжая, велела дать ему горячее молоко из термоса.