Эрин Стюарт - Шрамы как крылья

Ее увидели все. Увидел и мой сосед. Его рука повисла в воздухе на полпути к моей, словно кто-то нажал на паузу. Жаль, что это не так. Тогда, быть может, получилось бы отмотать назад.

Вместо моей руки парень хватается за руку своей соседки; к несчастью, ею оказывается Кензи – девушка, о которой меня предупреждала Пайпер. Она поворачивает ко мне свое худое лицо с вечно кислым выражением и смотрит прямо на мою повисшую в воздухе кисть.

– Ты должен взять ее за руку, – говорит она моему соседу. – Плохая примета, если круг не замкнется.

Парень переводит взгляд с меня на Кензи, потом на Тони и вновь на мою руку. У меня по шее бегут мурашки, и я чешу ее, частично желая облегчить зуд, частично – занять чем-нибудь мою позорную клешню.

– Да ладно, все равно мне немного больно, когда берутся за мою левую руку, – говорю я и сую свой придаток-мутант в карман джинсов.

Облегченно вздохнув, парень опускает руку. Волна рукопожатий продолжается, а я опускаю взгляд в пол.

– Закрой глаза, – шепчет мне Асад.

Я так и делаю, но слегка приоткрываю один глаз, когда наш хоровод трогается с места. Ведет его парень в черном, а в центре хоровода оказывается девушка, миниатюрная и хорошенькая, словно куколка. Одна из подружек Кензи. Когда настает моя очередь говорить, я бормочу какую-то чушь о ее классной стрижке.

Только думаю я не о ее волосах. И даже не о пустоте слева от меня – там, где идет парень, так и не взявший меня за руку.

Я думаю о смуглом парне справа, который не побоялся это сделать.

Я мысленно ругаю Пайпер – не брякни она о пикантных подробностях, я бы и думать ни о чем таком не стала. И именно поэтому я и не призналась ей, что речь шла об Асаде. Она бы раздула из мухи слона, хотя тут и говорить-то не о чем: парни тоже входят в «Список вещей, исчезнувших в огне».

Десятиклассник Джош, с которым я встречалась в прежней жизни, стал моим последним парнем. Мы обнимались в коридорах, долго болтали по телефону вечерами и однажды даже поцеловались под трибунами после футбольного матча. Это неловкое касание губ и языков со вкусом слюны и жевательной резинки стало моим первым и последним поцелуем, поэтому мой разум снисходительно признал его романтичным – ведь в нем присутствовало и возбуждение, и осенняя прохлада, и соприкосновение тел.

Джош приходил навестить меня в больнице, но я запретила пускать его. Мне хотелось помнить, как он смотрел на меня до пожара – тем вечером под трибунами, когда я прятала нервную улыбку за волосами, а он убрал их и склонился ко мне с затуманившимся взглядом.

Огонь пощадил мою память, и я храню в ней расплывчатое воспоминание о том дне, когда парень смотрел на меня как на девушку, которую мог бы полюбить.

Остается лишь вспоминать – ведь парни больше обо мне так не думают.

Впрочем, я тоже не думаю о них.

Однако я украдкой бросаю взгляд на пальцы Асада, переплетенные с моими – морщинистыми, торчащими из компрессионного белья. Когда мы открываем глаза, он выпускает мою ладонь. Я смотрю в сторону, надеясь, что никто не видел, как я пялилась на наши руки.

Тони разделяет нас на две группы: актеров и рабочих; я сажусь по-турецки рядом с Асадом на деревянный пол и жду указаний, как стать «Самым лучшим рабочим сцены в истории этого театра». Асад ложится на спину, опираясь на локти и вытянув ноги вперед.

– Итак, Ава Ли, Пайпер сказала, что в прежней своей школе ты тоже ходила в театральный кружок.

– Не совсем так. – Мне хочется спросить, почему он и Пайпер говорили обо мне, но вместо этого я киваю на актеров, сгрудившихся вокруг списка ролей. – Я жила театром, была одной из них.

Кензи подпрыгивает и обнимает девушку из круга, громко визжа о том, что ей досталась роль Дороти. Меня гложет зависть – мы с друзьями тоже так делали.

– Тогда почему бы тебе не пойти к актерам?

– Шутишь? – Я смеюсь.

Асад недоуменно хмурится, и я показываю на свое лицо. Он садится и вглядывается в него.

Справа от меня две девушки пихают друг друга локтями и кивают на парня, который открыто рассматривает Обгоревшую.

– Откуда они?

– Мои шрамы?

– Да.

Девушки глазеют, дожидаясь моего ответа, и я вспоминаю Пайпер, которой было бы наплевать, что на нее кто-то смотрит или не взял за руку в круге стыда. Она бы сказала что-нибудь эпатажное и забавное, отчего все сразу же забыли бы и об инвалидном кресле, и о ее ожогах. Нацепив жуткую улыбку, я наклоняюсь к Асаду и шепотом спрашиваю: