Лариса Исарова - Задача со многими неизвестными

Та влетела веселая, все неприятности у нее выветривались из головы на другой день, а уже прошло почти трое суток после ее стычки с Нинон Алексеевной.

Она увидела мать и затопталась на месте, а та подошла поближе и со всего маха ударила ее по щеке.

— Чтоб дом не порочила, чтоб родителей уважала, чтоб не сглазила семью!

Девочка не шелохнулась, на ее лице было такое безразличие, точно на нее просто села муха. Она провела по щеке рукой, а потом презрительно скривила губы:

— Подумаешь, уж и пошутить нельзя!

Кира Викторовна прямо зашлась от ее наглости:

— Шутки! Приходить в школу и с рыданием сообщать, как ей тяжело, как она ночи не спит, тоскуя по отцу…

Это было уже что-то новое. Мне она до сих пор только загадочно намекала на трудности, когда родители не понимают друг друга…

— Она говорила, что все ходит смотреть на тот дом, куда он ушел, что его новая жена снится ей по ночам, что она поэтому не учит физику…

Шарова фыркнула и лукаво покосилась в мою сторону, точно приглашая в союзники против человека, которому недоступно чувство юмора…

Мать ее завязала платок на голове и вздохнула:

— Вот так с ней всю жизнь, дня без выдумки не проходит, наболтает, а потом ластится… Ох, Ксана, неужели ты так и не поумнеешь?!

— А я разве дура? — жизнерадостно поинтересовалась дочь. Разоблачение ее не смутило, она опять привлекла к себе внимание, на большее она и не претендовала.

Такой же взбалмошной Шарова оказалась и на экзаменах. Взяла один билет, посмотрела и сказала:

— На этот я не хочу отвечать. Можно второй?

Ей разрешили. Она ответила без подготовки настолько прекрасно, что Тамара Владимировна, мой ассистент, покачала головой.

— Даже жалко четверку ставить. А что было в первом билете?

Шарова сказала:

— Белинский о Пушкине. И четвертый сон Веры Павловны.

— Ты не знаешь этого?

Она пожала плечами, лицо ее выразило высшую степень презрения.

— Как это можно не знать! Пожалуйста, могу и это ответить.

И ответила — очень подробно, логично.

— Зачем же было отказываться от билета? — спросила я и тут же пожалела, заметив торжествующую усмешку Шаровой, получившей благодаря моему вопросу возможность произнести «речь».

— Не люблю болтологии. И вообще, по-моему, критика сейчас никому не нужна. Вот Толстой писал, что хороших критиков мало, а бездарные люди охотно становятся критиками. Он даже говорил, что «особенно бессмысленно и дешево обыкновение критиков высказывать по поводу чужих произведений свои, мало имеющие с ними связи, мысли. Это самая бесполезная болтовня».

Тамара Владимировна лишь секунду помолчала, переваривая ее монолог, а потом спросила слабым голосом:

— Ты это… о Белинском?

Я не успела вмешаться.

— Конечно, будто и без него нельзя понять, что Пушкин великий писатель! В конце концов, если у Белинского были свои мысли, пусть бы писал свои собственные произведения…

Готовившиеся к ответу десятиклассники уже давно забыли о своих билетах, с восторгом прислушиваясь к «откровениям» Шаровой. Джигитов впервые смотрел на нее с почтением, а Шарова поводила головой из стороны в сторону, как прихорашивающаяся канарейка после особенно удачной трели.

— Иди, Шарова! — махнула на нее рукой Тамара Владимировна.

Такого кощунства она простить не могла, хотя она когда-то преподавала литературу в этом классе, до меня, и знала все фокусы этой взбалмошной девочки. И позже, когда мы обсуждали отметки с комиссией, мне не удалось ее отстоять. Я пробовала объяснить, что на Шарову иногда находит страсть к оригинальничанию, что она не думает на самом деле и половины того, что иногда несет с важным видом проповедника, но комиссия поставила ей четверку, отметив, правда, ее глубокое знание литературы.

Когда после экзамена я рассказала о поведении Шаровой Таисии Сергеевне, она, к моему удивлению, полностью согласилась с решением комиссии.

— Мне безразлично, как она относится к Белинскому, но что она эгоистка — это точно.

— А при чем тут эгоизм?

— Эта особа, конечно, не подумала, что подводит тебя, что отказ от билета ученицы, у которой годовая пятерка, — скандал. Нет, она села тебе на голову, хорошо, что больше никто такое выкинуть не посмел.

Но она ошиблась в своем оптимизме. Такое «посмел» еще один человек в классе, когда вторая группа пришла сдавать экзамен. Медовкин заявил, что не хочет читать вслух отрывок из поэзии Маяковского, потому что ее не любит, не считает поэзией, он больше ценит его прозу.