Лариса Исарова - Крепостная идиллия. Любовь Антихриста

На другой день граф велел привести Парашу в музыкальную залу. Инструменты, которые ему прислал Ивар из Парижа, были уже распакованы. Композитор и компаньон графа по путешествиям Василий Вроблевский раскладывал партитуры, подолгу забываясь над каждым нотным листком. В профиль лицо его казалось старушечьим. Длинный нос, запавший рот и торчащий подбородок — чистая баба-яга. Вроблевский не замечал молодого графа. Он шептал что-то, бережно гладя бумагу, словно щеки любимой девушки, и наклонялся так низко, точно хотел проткнуть ноты острым носом с раздутыми, привычными к табаку ноздрями…

Шереметев подошел к новой виолончели, тронул струну. В воздухе проплыл бархатный шмелиный звук.

Парашу ввели в залу. Она застыла, прислонившись к двери, поглядывая искоса, украдкой. Граф вспомнил, что никогда не мог поймать взгляд кошки. Поперечный зрачок уплывал, как и у этой девчонки, наряженной сегодня барышней.

— Иди сюда… — Голос графа прозвучал почти ласково, точно он говорил с ровней. Он тронул струну виолончели. Снова поплыл бархатный звук, густой, точно старый мед.

Параша скользнула к графу змейкой. Он коснулся другой струны. Звук поднялся выше, зазвенел серебром. Глаза девочки вспыхнули, расширились. Она чуть слышно повторила ноту, чисто и точно, будто рядом проснулась другая виолончель.

Вроблевский поднял голову над листками, а граф сел к виолончели, взял в руки смычок…

С первых дней жизни он привык, что все его желания исполняются. Иначе и быть не могло. Шереметевы — первые графы Российской империи. Родственники и новой, и старой династии царей. Но давно ему ничего так страстно не хотелось, как вновь услышать звуки этого удивительного голоса. Нынче даже во сне он пытался его найти, приблизиться к нему. А голос уплывал, отдалялся, как солнечный луч, маня и не грея…

Виолончель повела девочку за собой. Параша вторила ей без слов, дыша свободно, раскованно, словно плыла в этих звуках. В зале находились не граф и крепостная девчонка, а два человека, которые стремительно сближались, хотя еще и не подозревали об этом.

Граф опустил смычок, голос Параши прозвучал, замирая, чуть дольше, чем затихающая струна виолончели…

— Учить, и самым решительным образом… — сказал он, не обращаясь прямо к Вроблевскому. — А для тиатра использовать безотлагательно…

Вроблевский кашлянул. Он уже ставил оперы и знал, сколько трудов стоит приучить холопов и холопок правильно ходить, держать руки, не выдавая каждым жестом своего подлого происхождения…

— Ваше сиятельство! Помилуйте! Мужичку! Платок подать не сумеет, пойдет — половицы задрожат…

Граф поскучнел. Сколько раз его подводила увлеченность музыкой! Конечно, старый пестун прав. Рано он возомнил, что нашел жемчужину в навозной куче…

И вдруг изумление на лице Вроблевского заставило его резко обернуться. Угловатая, неуклюжая девочка исчезла. Очаровательная барышня, жантильно улыбаясь кончиками ярких губ, вырезанных подобно луку Амура, делала ему реверанс. Движения были легки, грациозны, лукавы. Он увидел прямехонькую ниточку пробора, сверкнувшую среди густых темно-русых локонов.

— Мерси! — пропел серебристый голосок, и барышня поплыла к двери, ступая на кончиках пальцев.

— О, холера ясна! — невольно сорвалось у Вроблевского, забывшегося перед барином. А граф Шереметев испытал странное чувство торжества. Он, который танцевал в Париже с дофиной, встречался с искрометной Ипполитой Клерон и ослепительной Рокур, он почувствовал почти счастье, вдруг поверив, что эта обезьянка может оказаться достойной своего голоса.

— Сколько ей?.. — Граф прищелкнул пальцами, некоторые русские слова проваливались в памяти, оставляя чувство неловкости перед батюшкой Петром Борисовичем, гордившимся, что их род — истинно русский, без примеси иноземной крови…

— Десять годков, — почтительно сообщил Вроблевский.

— Дать ей роль служанки в «Испытаниях дружбы». Через месяц премьера, успеет выучить…

На старушечьем лице Вроблевского пришли в движение морщины, оно точно смялось от ужаса.

— Помилуйте, ваше сиятельство, она же дитя сопливое, растеряется, собьется…

Граф холодно посмотрел на его прыгающие от ужаса брови. В Лейдене он так отпугивал всякую худородную шваль, которая пыталась панибратствовать с русским графом.

Вроблевский кинулся к Джованни Рубини, руководителю музыкальной части, пытался воззвать к старому графу Шереметеву, но Петр Борисович вмешаться не пожелал…